Ранние досократики и пифагорейцы. У.К.Ч

Уильям Гатри и его «История греческой философии» I Русский читатель, впервые открывающий для себя «Историю греческой философии» кембриджского исследователя античной религии и философии Уилья- ма Кита Гатри, получает доступ к классическому труду, хорошо известному знатокам и любителям древнегре- ческой мысли. Шеститомная история философии Гатри издавалась в 1962–1981 гг., ее первые два тома посвя- щены философии досократиков, третий - софистам и Сократу, следующие два рассматривали творчество Платона и Древней Академии. Выход последнего тома, «Аристотель. Исследователь», совпал со смертью авто- ра, который не успел, ко всеобщему сожалению, охва- тить эллинистическую философию, как это первона- чально предполагалось. Выход первого же тома принес «Истории греческой философии» имела широкий и со- вершенно заслуженный успех в англочитающем мире и за его пределами, ее многократно переиздавали и пере- водили на иностранные языки (испанский, хорватский, турецкий). За прошедшие полвека она стала стандарт- 6 Л. Я. Жмудь ным руководством и для тех, кто впервые знакомился с философской мыслью Древней Греции от ее зарож- дения до наивысшего расцвета в IV в. до н. э., и для тех, кто обращался к ее систематическому изложению в ходе собственных исследований. Через эту работу прошли уже несколько поколений ученых, соглашаясь и споря с ее идеями, и несмотря на то, что в последнее десятилетие ссылки на нее в научных статьях и моно- графиях становятся менее частыми, свою научную и образовательную ценность opus magnum Гатри ничуть не утратил. В предисловии к своей «Истории» Гатри отмеча- ет, что последним обобщающим трудом по греческой философии на английском языке был перевод четырех томов «Греческих мыслителей» блестящего исследова- теля античности Теодора Гомперца (1832–1912), кото- рый начал выходить в 1901 г. (и с успехом переиздает- ся по сей день). Труд Гатри стал, таким образом, пер- вой - и, заметим, последней - авторской историей греческой философии на английском языке, изданной до настоящего времени. В XIX в. предшественником Га- три был выдающийся историк философии и полимат Эдуард Целлер (1814–1908), чья непревзойденная до сих пор «История греческой философии в ее истори- ческом развитии» в восьми томах была переведена на английский язык в 1880-е годы. Все появившиеся после Гатри истории греческой философии на основных евро- пейских языках носили более обзорный характер, были более ограничены тематически и хронологически либо создавались международным коллективом признанных специалистов в своих областях. В этом смысле Гатри остается последним из гигантов, которые были способ- ны представить в доступной для неспециалиста форме оригинальный синтез исследования источников и кри- тического усвоения научной литературы, относящихся к самому творческому периоду греческой философии. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 7 При этом Гатри удалось соединить многие ценные ка- чества его немецких предшественников. История Цел- лера была адресована специалистам, поэтому десятки ее страниц состоят всего из одной-двух строк текста, а остальное пространство предоставлено огромным примечаниям с разбором частных проблем и греческих текстов. Мастерски написанные портреты греческих философов Гомперца предназначались для «широкого круга интеллигентных читателей» и потому не подраз- умевали обсуждения деталей и специальных вопросов. Перед Гатри издательство Кембриджского университета сразу же поставило условие, продиктованное, видимо, коммерческими соображениями: основной текст книги не должен требовать знания греческого языка. Это су- щественно ограничило свободу автора, но, как неред- ко бывает с ограничениями, придало его труду новое качество. Сведя всю филологию в сноски и обширные приложения, предназначенные для профессионалов, Гатри нимало не снизил качества своей научной рабо- ты, сделав ее в то же время доступной для студентов и широкой образованной публики, которые иначе бы об- ращались к гораздо более поверхностным сочинениям, заимствующим материал в основном из вторых рук и не обладающим целостной авторской концепцией1. По старой традиции, пока еще, увы, не преодо- ленной, выдающиеся произведения научной литера- туры доходят до русского читателя с опозданием, ино- гда весьма значительным. Но и в этом обстоятельстве можно усмотреть некоторые преимущества. «История греческой философии» Гатри - это не модный бестсел- лер, который через десять лет, возможно, будет забыт, а принятый профессиональным сообществом и прове- 1 По собственному опыту могу сказать, что чтение Гатри на втором курсе университета чрезвычайно расширило мой гори- зонт греческой философии, требуя в то же время, как хорошая английская проза, постоянных упражнений в языке. 8 Л. Я. Жмудь ренный временем ученый труд. У нас есть возможность рассматривать этот труд на расстоянии, исторически, причем сразу в нескольких аспектах: с одной стороны, полувековую историю его рецепции, которую необхо- димо учитывать при восприятии и оценке, с другой - еще более важную историю его формирования. Ведь идеи и теории, составляющие основу этой книги, нача- ли складываться у Гатри не в 1956 г., когда издатель- ство Кембриджского университета обратилось к нему с предложением написать полную историю греческой философии, а гораздо раньше, начиная, по крайней мере, с его студенческих лет, и продолжали формиро- ваться в течение всей последующей жизни. В основных предпосылках и предпочтениях Гатри как историка ан- тичной мысли, равно как и в трактовке им отдельных философов и школ, без труда можно узнать взгляды его учителей и учителей его учителей. Чтобы представить себе интеллектуальную атмосферу, в которой Гатри формировался как филолог-классик и исследователь античности, нужно вернуться на сто лет назад. II Уильям Кит Чемберс Гатри родился в Лондоне в 1906 г.; оба его родителя были шотландцами по про- исхождению1. Отец в юности готовился стать священ- нослужителем, и хотя проработал всю жизнь в Вест- минстерском банке в Лондоне, душой был более всего привязан к пресвитерианской церкви в Клэпеме, рай- оне на юге Лондона. Семья Гатри, где помимо него 1 В освещении биографии Гатри я опираюсь на статью: Lloyd G. E. R. William Keith Chambers Guthrie. 1906–1981 // Pro- ceedings of the British Academy. Vol. LXVII. London, 1982. P. 561– 577. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 9 была еще старшая сестра Кэтрин, впоследствии также филолог-классик, придавала особое значение христиан- ским ценностям и идеалам, приверженность к которым Гатри сохранял всю жизнь. Среднее образование Кит Гатри получил в Далвич-колледже, старинной лондон- ской школе для мальчиков (основана в 1619 г.), с тради- ционно сильным преподаванием классических языков. Благодаря своим успехам в греческом и латыни Кит по окончании школы получил стипендию в Тринити- колледже Кембриджского университета и начал учебу в 1925 г. Судя по многочисленным наградам, получен- ным им за годы обучения в университете, включая ме- даль канцлера по классической филологии, Кит Гатри был блестящим студентом; научные занятия были его главным делом, увлечение же политикой, весьма мод- ное тогда в Кембридже, его не затронуло. Среди его преподавателей и наставников были знаток и издатель Софокла А. Ч. Пирсон, один из самых выдающийся английских классиков А. Э. Хаусмен, ко- торый прославился изданиями римских поэтов и бес- пощадной критикой менее даровитых коллег, издатель и переводчик Платона Р. Хакфорт. Особый интерес Га- три вызвал историк греческой религии Артур Б. Кук, автор огромной трехтомной монографии о Зевсе, при- надлежавший к очень известной в первой трети XX в. группе кембриджских ритуалистов. Помимо Гильбер- та Мюр­рея и Джейн Харрисон, в нее входил и историк греческой философии Фрэнсис Макдональд Корнфорд (1874–1943), чьи лекции по раннегреческой философии произвели на юного Гатри глубокое, надолго сохранив- шееся впечатление: Те из нас, кто мог слушать его лекции о досократи- ках, постоянно сожалеют, что он умер, не завершив кни- ги, полностью посвященной им. Эти лекции давали осо- бое ощущение умственного здоровья, которое приходит, когда следуешь искусному и мастерски сплетенному ходу 10 Л. Я. Жмудь аргументации, по необходимости сложному, но всегда ясному1. Корнфорд стал его главным учителем в Кембридже и другом на всю жизнь. Кембриджские ритуалисты были учениками и последователями Джеймса Фрэзера (1854–1941), зна- менитого антрополога и религиоведа, автора всемир- но известной «Золотой ветви» (1890), на десятилетия определившей подходы науки к изучению религии и мифологии2. Фрэзер, как и Корнфорд, был выпускни- ком и многолетним преподавателем Тринити-колледжа и, таким образом, важной частью того интеллектуаль- ного фона, на котором формировался молодой Гатри. Подобно другим пионерам социологии и антропологии XIX в., Фрэзер делил человеческую историю на три эта- па: в первобытную эпоху мировоззрение и поведение человека определяла магия, понимаемая Фрэзером как действия людей, которые основываются на «непра- вильном рассуждении» и пытаются управлять событи- ями и явлениями с помощью ритуалов. Умственной и словесной формой выражения магических ритуалов был миф. В исторической древности, включавшей в се- бя и античность, магия была заменена религией, пред- полагавшей действие стоящих над человеком созна- тельных и персонализированных сил - сверхъестест- венных существ. Наконец, в современную эпоху рели- гию сменила наука, являющаяся правильным примене- нием тех интеллектуальных операций, которые магия 1 Cornford F. M. The Unwritten Philosophy and Other Essays / Ed. with an introductory memoir by W. K. C. Guthrie. Cambridge, 1950. P. 15. 2 См.: Ackerman R. The Myth and Ritual School: J. G. Frazer and the Cambridge Ritualists. New York; London, 1991; William M. Calder III / Ed. The Cambridge Ritualists Reconsidered. Atlanta, 1991. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 11 использовала ошибочно, а именно - ассоциации идей по сходству и по смежности. Наука, таким образом, родственна магии, но гораздо более эффективна, чем последняя. Эта спекулятивная схема была во многом вдохновлена дарвиновской теорией эволюции, одной из главных действующих сил науки викторианского периода. Кембриджские ритуалисты предприняли первую и потому полную энтузиазма попытку применить дан­ ные сравнительной эволюционной антропологии (Фрэ­ зер), теории религии (Дюркгейм, Леви-Брюль) и психо- логии, в частности психоанализа (Фрейд, Юнг), для объ- яснения скрытых основ античной культуры, используя аналогии, взятые из других культур и дисциплин, в ка- честве доказательств. Это предопределило их широкую известность, в том числе и за пределами классической филологии, а затем и быстрое забвение их теорий. Де- ло не в том, что на фоне победоносного проникновения эволюционного метода в гуманитарные и социальные науки ритуалисты проводили смелые параллели между греческой религией и австралийским тотемизмом (хо- тя тогда это скандализировало многих), а в том, что эти параллели были неубедительны. Харрисон доказывала, что матриархат был источником греческой культуры, Мюррей учил, что вещи, поражающие нас в «Гамлете» и «Агамемноне», принадлежат к древним магическим ритуалам, которые пять тысяч лет назад побуждали наших предков плясать ночи напролет и разрывать на куски животных и людей. Корнфорд, исходя из трех- частной схемы Фрэзера, видел в магических ритуалах важнейший источник развития мифологии, религии, философии, литературы и искусства Древней Греции. Так, космогония Анаксимандра отражала, на его взгляд, ближневосточный космогонический миф, а он, в свою очередь, был порождением древнего новогоднего риту- ала, совершаемого обожествленным царем (см. «Золо- 12 Л. Я. Жмудь тую ветвь»)1. Отказ досократиков от антропоморфных богов является повторным открытием тех безличных универсальных функций, которые были задействованы в магических ритуалах, а на новом этапе предопреде- лили проблемы, занимавшие раннегреческих фило- софов, например происхождение миропорядка. Этому процессу Корнфорд посвятил свою раннюю, прославив- шую его книгу «От религии к философии. Происхож- дение западной мысли» (1912), те же проблемы, хотя и с несколько иных позиций, он рассматривал в своих поздних трудах, опубликованных уже после его смерти: «Неписаная философия и другие эссе» (1950) и «Prin­ ci­pium Sapientiae. Происхождение греческой философ- ской мысли» (1952). Во всех этих работах Корнфорд, писавший, по его собственным словам, всю жизнь од- ну и ту же книгу, был занят поиском неких глубинных, как бы сейчас сказали, «структур», называемых им по- разному - «бессознательным элементом», «коллектив- ными представлениями», «философией жизни», - в ко- торых он всякий раз усматривал главный смыслообра- зующий элемент раннегреческой философии, драмы или историографии. Личность Корнфорда, ученого и поэта (по харак- теристике Гатри), его подход к античной философии и методы научной работы, наконец, его энтузиазм, ока- зали на талантливого юношу огромное влияние, следы которого во множестве видны в его научных трудах. Вот лишь два примера. Во вступительной лекции в ка- честве Лоуренсовского профессора античной филосо- фии (должности, которую в свое время займет и Гатри) Корнфорд утверждал: 1 В другой работе Корнфорда космогония Анаксимандра отражает орфическую космогонию (Cornford F. M. Mystery Reli- gions and Pre-Socratic Philosophy // The Cambridge Ancient History. Vol. IV. Cambridge, 1926. P. 540ff.). Уильям Гатри и его «История греческой философии» 13 Если мы взглянем за поверхность философской дис- куссии, то обнаружим, что ее ходом в основном управля- ют предположения, которые редко или никогда не упоми- наются. Я имею в виду ту основу современных концепций, разделяемых всеми людьми данной культуры, которую никогда не упоминают, поскольку само собой разумеется, что она очевидна1. Эту важную для него мысль Гатри развивает во многих трудах, от ранней книги об орфизме2 вплоть до «Истории греческой философии». Предисловие Корн- форда к его работе «От религии к философии» (с. VII) от- крывается рассуждением о принципиальных отличиях ионийской школы от италийской (пифагорейской) - идеей, положенной в основу той концепции досокра- товской философии, которая впоследствии сложилась у Гатри. К этой перекличке идей учителя и ученика мы еще не раз будем возвращаться, сейчас же пора сказать и о фундаментальных различиях между ними. Большую часть своей жизни Корнфорд был на- учным диссидентом3; он стремился уйти от чисто фи- лологических занятий, процветавших в тогдашнем Кембридже, и питал склонность к методологическим новациям и заимствованию последних результатов со- циально-психологических дисциплин. В 1930-е годы, после распада школы ритуалистов, он издал «Физи­- ку» Аристотеля и написал три ставшие классическими книги о Платоне, но в начале 1920-х он признавался с обезоруживающей самоиронией: Я заметил, что в той мере, в какой моя работа при- влекает внимание на какой-либо кафедре античной лите- 1  Cornford F. M. The Law of Motion in Ancient Thought. Inaugu- ral Lection. Cambridge, 1931. Р. 12. 2 Guthrie W. K. C. Orpheus and Greek Religion. A Study of the Orphic Movement. Cambridge, 1935. P. 222. 3 Vlastos G. Studies in Greek Philosophy / Ed. by D. W. Graham. Princeton, 1995. P. 112. 14 Л. Я. Жмудь ратуры, она в результате вызывает у специалистов этой кафедры чувство, которое мягче всего можно назвать от- вращением, тогда как специалисты других кафедр иногда выказывают знаки удовлетворения»1. Если Корнфорд, по словам Грегори Властоса, часто «представлял самоуверенные фантазии как утвержде- ния или объяснения исторических фактов»2, то Гатри с юных лет отличался завидной трезвостью, вдумчивым и критическим отношением к источникам. Он взве- шенно подходил к мнениям коллег и не чувствовал по- требности объяснять античную религию и философию через головокружительные спекуляции только что воз- никших направлений гуманитарной мысли, уровень критической проверки в которых был намного ниже, чем в классической филологии. Многие такого рода увлечения Корнфорда не оставили следов в научных исследованиях Гатри. Трудно представить себе, напри- мер, чтобы он ссылался на архетипы Юнга для объясне- ния греческой трагедии3; напротив, он как-то заметил, что такие понятия современной психологии, как «пода- вление», «комплекс», «травма», не более рациональны, чем Зевс, Афина или даймон древних греков4. Теории, которые Гатри воспринял у своего учителя, лишены 1  Cornford F. M. The Unconscious Element in Literature and Phi- losophy (1921) // Cornford. The Unwritten Philosophy and Other Es- says. P. 1. 2 Vlastos G. The Unwritten Philosophy and Other Essays by F. M. Cornford // Philosophical Review. 1951. Vol. 60. P. 416. 3 См.: Cornford. The Unconscious Element in Literature and Phi- losophy. P. 8f. 4 Guthrie W. K. C. Myth and Reason. Oration at the London School of Economics and Political Science. London, I953. P. 14–15. Ср.: «В нашу эпоху иногда для той же цели (оправдания импуль- сивных действий. - Л. Ж.) используются безличные факторы (подавление, комплекс, психологическая травма), которые заме- нили Афродиту и Диониса» (см. ниже, с. 110). Уильям Гатри и его «История греческой философии» 15 в его работах своей изначальной декларативности и априорности, смягчены и подтверждены, насколько это возможно, материалом античных текстов. При всем внимании к соседним дисциплинам, в особенности к востоковедению, Гатри принадлежал к традиционно- му типу ученого-классика, склонного искать объясне- ние явлениям античной жизни и культуры в материа- ле самой античности и у тех, кто ею профессионально занимается. Получив по окончании университета одну из выс- ших в Кембридже стипендий для самостоятельной на- учной работы (the Craven studentship), Гатри весной 1929 г. присоединился к эпиграфической экспедиции в центральную Анатолию и впервые посетил Афины и Константинополь. Занятия эпиграфикой были ему по душе, и он еще дважды, в 1930 и 1932 г., выезжал в на- учные экспедиции в Турцию, результаты которых были вскоре опубликованы в нескольких томах серии «Па- мятники древней Малой Азии»1. В эти же годы он был избран членом старейшего в Кембридже Питерхаус- колледжа (колледжа св. Петра) и начал читать лекции по Аристотелю, а позже по греческой религиозной мыс- ли. Серьезно относясь к своим обязанностям наставни- ка, Гатри посвящал много времени индивидуальным занятиям со студентами. Одна из них, Адель Огилви из Мельбурна, добилась отличных успехов и через год после окончания вернулась в Кембридж, чтобы продол- жить занятия греческой философией под руководством Корнфорда. В 1933 г. Кит и Адель поженились и, пока не нашли себе подходящее жилье, жили в доме Корн- форда. В семействе Гатри было двое детей. 1 W. H. Buckler, W. M. Calder and W. K. C. Guthrie, eds. Monu- menta Asiae Minoris Antiqua IV: Monuments and Documents from Eastern Asia and Western Galatia. Manchester, 1933. 16 Л. Я. Жмудь В 1935 г. Гатри получил должность университет- ского лектора, и в этом же году в серии, издававшейся А. Б. Куком, вышла его книга «Орфей и греческая ре- лигия». Она стала первым большим успехом молодого исследователя, продемонстрировав самостоятельность и зрелость Гатри как ученого. С присущей всем его на- учным работам ясностью изложения Гатри представил научной публике первую подробную историю легенды об Орфее и орфического религиозного движения от его зарождения в VI в. до соприкосновения с христи- анством. Книга была основана на детальном разборе всех заслуживающих внимания античных источников, письменных и изобразительных, и учитывала практи- чески все современные работы по этой теме. Рецензен- ты были на редкость единодушны. Очень одобритель- ным был отзыв Отто Керна, крупного исследователя греческой религии, в частности, орфизма1. Знаток гре- ческой мифологии Х. Роуз, известный эмпирическим подходом к предмету, назвал свою рецензию на Гатри «Орфей и здравый смысл», с удовлетворением отмечая отсутствие в работе спекулятивных и априорных по- строений2. Действительно, деликатно, но твердо уходя от крайних точек зрения, например, что орфизма во- обще не было (как утверждал знаменитый Виламовиц) или что он был повсеместно распространен и вклю- чал в себя даже Элевсинские мистерии (Харрисон), Гатри смог так умело выстроить убедительную теорию орфизма как особого религиозного течения, сосуще- ствовавшего с обычной полисной религией, что его книга до сих пор служит введением в эту проблема- 1 Kern O. Orpheus and Greek Religion. A Study of the Orphic Movement by W. K. C. Guthrie // Gnomon. Bd 11. 1935. S. 473–478. 2 Rose H. J. Orpheus and Common Sense. Orpheus and Greek Religion by W. K. C. Guthrie // Classical Review. Vol. 49. 1935. P. 68–69. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 17 тику1. После периода скептицизма, когда позиция Ви- ламовица, как казалось, возобладала, опубликование в последние десятилетия новых орфических табличек и особенно папируса из Дервени подтвердили правоту основных выводов Гатри и историческую реальность орфизма как религиозного течения2. Во второй половине 1930-х годов Гатри занимался в основном Аристотелем. Он подготовил издание и пе- ревод его трактата «О небе», посвятив его Корнфорду3, и напечатал ряд статей, ставших впоследствии классиче- скими, о зависимости взглядов Аристотеля от Платона. Его административные обязанности становились более обширными: он вошел в число прокторов университета (они занимались финансами, приемом экзаменов у ба- калавров и др.), а в 1939 г. стал официальным оратором Кембриджа, ответственным за написание и произнесе- ние на латыни похвальных речей по случаю присвоения степени доктора honoris causa какой-нибудь знамени- тости. Занимая эту почетную должность восемнадцать лет, Гатри очень ценил ее, в том числе и за возмож- ность познакомиться с такими людьми, как Черчилль, Неру и А. Швейцер, и воздать должное их делам. Через год после начала Второй мировой войны Гатри призва- ли в армию и по старой английской традиции напра- вили в созданную в 1940 г. разведывательную службу: в филологах-классиках по-прежнему видели интеллек- туалов, способных решать самые различные задачи. В 1943 г. он в чине майора был направлен в Стамбул (пригодилось его знание разговорного турецкого), где 1 Последний раз она переиздавалась в Принстоне в 1993 г. Переведена на французский (1956) и новогреческий (2000). 2 См.: Жмудь Л. Я. Орфические граффити из Ольвии // Этю- ды по античной истории и культуре Северного Причерноморья / А. К. Гаврилов. СПб., 1992. С. 94–110. 3 Guthrie W. K. C. Aristotle: On the Heavens (Loeb Classical Lib­ rary). London, 1939. 18 Л. Я. Жмудь занимался контрразведкой против Германии и ее союз- ников на Балканах и Ближнем Востоке1. На этом попри- ще, кстати, Гатри встречался с Кимом Филби, который оставил у него самые неприятные впечатления. Демобилизовавшись в 1946 г., Гатри вернулся в Кембридж. Несмотря на возросшие обязанности в кол- ледже и в сенате университета (там Гатри увлеченно за- нимался научной политикой), он сумел написать и из- дать в 1950 г. сразу две книги. Одна из них, «Греческие философы. От Фалеса до Аристотеля», основывалась на его лекциях для студентов, не занимавшихся классиче- ской филологией, и была своего рода приготовлением к его будущей «Истории». Другую, «Греки и их боги», посвященную А. Б. Куку, можно назвать введением в греческую религию для любителей классической ли- тературы, в котором должное место уделялось научным дискуссиям по общим и конкретным вопросам2. В обе- их книгах Гатри продемонстрировал мастерство пред- ставить неспециалистам центральные области антич- ной культуры, не снижая при этом научный уровень из- ложения. Обе книги последний раз издавались в 1977 г. и в настоящее время имеют скорее исторический, чем актуальный интерес. В том же 1950 г. Гатри опубликовал неизданные статьи и эссе Корнфорда, сопроводив их полным люб- ви и почтения к учителю «Мемуаром», в котором дал общую оценку его творчества. Отзываясь о ранних теориях Корнфорда максимально тактично, он все же отмечает их ущербность, связанную, в том числе, с эн- тузиазмом ранних поисков происхождения религии и 1 См.: West N. Historical Dictionary of British Intelligence. Ply­ mouth, 2014. P. 532. 2 Guthrie W. K. C.: 1) The Greek Philosophers: From Thales to Aristotle. London, 1950 (в 1956 г. переведена на французский); 2) The Greeks and their Gods. London, 1950 (в 1956 г. переведена на французский, в 1987 г. на итальянский). Уильям Гатри и его «История греческой философии» 19 философии, а также с гипотетичностью реконструкций, касающихся доисторического периода. Тем не менее он был готов согласиться со многими идеями Корнфорда, например, о близости милетской школы к олимпий- ской религии, а пифагорейской - к религии мисте- рий. С явным удовлетворением Гатри отмечал отличие зрелых трудов Корнфорда о Платоне, где он имел дело с полностью сохранившимися текстами и анализиро- вал философские аргументы, от его ранних (и позд- них) реконструкций раннегреческой мысли. «Чтение его временами приносит такую полноту наслаждения, которое я сам получаю от „Федона“, а другие - от со- зерцания формы и росписи греческой вазы», - эти про- чувствованные слова говорят о Гатри не меньше, чем о его учителе1. Через два года Гатри, исполнитель завещания Корн- форда в части его произведений, опубликовал еще один неизданный труд учителя, «Principium Sapientiae. Про- исхождение греческой философской мысли». Это была своего рода новая версия книги «От религии к филосо- фии», с мифом и ритуалом в качестве источников фило- софской космогонии, но с опорой на новые этнографи- ческие данные и теории, которые позволили Корнфорду увидеть в греческих прорицателях, поэтах и философах наследников древних шаманов, соединявших в себе эти три роли, и подробно рассмотреть процесс их диффе- ренциации. Еще отчетливей идея греческого шаманиз- 1 С симпатией отзывался о «Неписаной философии» Корн- форда и ее критик Властос: «Но, даже наталкиваясь на самые грубые из его обаятельных ошибок, какими изобилует работа „Ритуальная основа Гесиодовой «Теогонии»“, читатель не сету- ет, что его втянули в бессмысленную погоню за недостижимым; этот процесс увлекателен, пока он длится, и богат на соображе- ния, которые стоило бы неспешно развить на трезвую голову» (Vlastos G. The Unwritten Philosophy and Other Essays by F. M. Corn- ford. P. 416). 20 Л. Я. Жмудь ма была развита в вышедшей за год до этого знамени- той книге Эрика Доддса «Греки и иррациональное»1 - и надолго пустила корни в антиковедении. К ритуалу и шаманизму Гатри остался в целом равнодушен2, о роли мифа в его взглядах на становление греческой филосо- фии нам еще предстоит сказать. В 1952 г. Гатри одновременно был избран членом Британской академии и получил должность Лоуренсов- ского профессора древней философии, которую после Корнфорда занимал Р. Хакфорт. В инаугурационной лекции, произнесенной в 1953 г., Гатри представил свое ви́дение того, как исследовать античную философию: собственно классическая филология играет здесь роль оси, а другие дисциплины, и в их числе востоковедение, полевая антропология (не путать с антропологией Фрэ- зера и ритуалистов!) и психология, поддерживают ее в качестве спиц. Особую роль он отводил современной науке, в которой искал и родство с древнегреческой, и отличия от нее. Эта линия отчетливо видна в «Исто- рии греческой философии», особенно на фоне броса- ющегося в глаза отсутствия в первых ее томах совре- менной философии. В этом плане Гатри разделял точку зрения Корнфорда, высказанную им весьма афорис- тически: Вся наша задача состоит в реконструкции того, что было в умах людей, чьи кости стали пылью, когда родился Декарт. Понимать Канта, не читая Платона, которого чи- тал Кант, должно быть, тяжело, но Платона в некотором смысле легче понимать без чтения Канта, которого он не читал3. 1 Доддс Э. Греки и иррациональное. М., 2000. 2 Он кратко упомянул сибирских шаманов в лекции «Миф и разум», которую в том же году прочел в Лондонской школе эконо- мических и политических наук. 3 Cornford. The Law of Motion in Ancient Thought. P. 9. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 21 В первом томе «Истории» Гатри, воздерживаясь, как обычно, от категоричных утверждений, все же дал понять, что «современные методы философской крити- ки» в применении к античному материалу могут при- вести к анахронизму в трактовке раннегреческой фило- софии. Опасения Гатри были вполне обоснованы. Так, опыты М. Хайдеггера и Х.-Г. Гадамера по истолкованию греческой философии в свете их собственных теорий и методов серьезно страдали анахронизмом и модерни- зацией и не получили признания за пределами круга (пусть и весьма широкого) поклонников двух великих немецких философов. Более адекватным является ана- литический подход к греческой философии, практику- ющий анализ отдельных изолированных аргументов и оценку их логической корректности или некорректно- сти, особенно когда этот метод практикуют професси- ональные классики и историки античной философии, такие как Г. Властос, Дж. Оуэн, Дж. Барнз, М. Бернит, Джулия Аннас и др. Во второй половине XX в. это на- правление стало весьма влиятельным в англоязычных странах, однако и его с самого начала критиковали за неисторический подход к греческим философским тек- стам и вчитывание в них своих собственных предпо- сылок, что нередко признают и сами аналитики1. Хотя основатели аналитической философии - Бертран Рас- сел, Людвиг Витгенштейн, Дж. Э. Мур - в разное вре- мя подолгу преподавали в Тринити-колледже, Гатри не усматривал в ней чего-либо полезного для своего по- нимания греческой философии. Для него, как для клас- сика, она оставалась самоценной и в известном смысле самодостаточной областью исторических исследова- ний, которая не нуждалась в оправдании современной философией. «Для Гатри в 1953 г. современная фило- 1 См.: Annas J. Ancient Philosophy for Twenty-First Century // The Future for Philosophy / Ed. B. Leiter. Oxford, 2004. P. 25–42. 22 Л. Я. Жмудь софия была не столько позитивным источником вдох- новения, сколько негативным источником возможного анахронизма. В основе своей этот подход не изменился и позже»1. Это относилось и к современной философии науки. Во втором томе Гатри несколько раз упомянул С. Тулмина и К. Р. Поппера, с которым его связывали глубокая взаимная симпатия и уважение, но никак не отреагировал на породившую широкие споры статью Поппера «Назад к досократикам», где тот по-новому ставил вопрос о вкладе досократиков в современную науку и философию в свете собственной теории крити- ческого рационализма2. В должности профессора Гатри делил рабочее вре- мя между преподаванием, научной работой и админи- стративными обязанностями, относясь ко всем этим видам деятельности чрезвычайно ответственно. Он всегда писал свои лекции заранее и читал их с листа, стремясь сохранить баланс между ясностью и вырази- тельностью. Вне лекций, в клубе, он был готов вступать в дискуссии с коллегами и студентами, но, когда его приглашали в университеты Австралии и США, то всег- да предпочитал лекции семинарам, не имея, видимо, особой склонности к публичной полемике и желая спо- койно обдумывать свои аргументы. В 1957 г. Гатри был избран мастером Даунинг-кол­лед­жа и стал посвящать много времени председательству в различных коми- тетах, участию в социальной и культурной жизни кол- леджа. Иногда он читал проповеди в часовне колледжа, пользуясь этой возможностью поговорить на темы ре- лигии и морали. В этом году в семье Гатри случилось большое горе: умерла его юная и подававшая блестя- 1 Lloyd. Op. cit. Р. 571. 2 Popper K. R. Back to Presocratics // Proceedings of the Aristo- telian Society. 1958–59. P. 1–24 = Поппер К. Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания. М., 2004. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 23 щие надежды дочь Анна. Вера бы­ла одним из способов примириться с этой утратой. Взгля­ды Гатри на универ- ситетскую жизнь были умеренно консервативны, и его ценности подверглись серь­езному испытанию во вре- мя студенческих волнений рубежа 1960–1970-х годов, к участникам которых он не питал никаких симпатий. И все же благодаря его миролюбию и готовности к дис- куссии колледж сумел избежать серьезных происше- ствий. На посту мастера Гатри пробыл пятнадцать лет, уйдя в отставку согласно ограничению, введенному в статут колледжа им самим. Среди работ Гатри второй половины 1950-х годов, непосредственно связанных с будущей «Историей», сто- ит отметить небольшую книгу «В начале. Некоторые взгляды греков на происхождение жизни и раннее со- стояние человека». Она была основана на цикле лек- ций, прочитанных им для широкой публики в Корнель- ском университете, и посвящена близкой для Гатри проблеме постепенного перехода от мифа к рациональ- ному образу мысли: Мифологическое мышление не умирает внезапной смертью, если оно, конечно, когда-нибудь умирает во- обще. Нужно принять во внимание, что даже Аристотель, основатель биологии и формальной логики, до конца своих дней верил, что звезды являются живыми и боже- ственными. Мы улыбаемся этому, но я подозреваю тем не менее, что некоторые остатки мифологического способа мышления все еще скрываются, непризнанные, в наших собственных умах1. Выбрав несколько сквозных тем - Мать-Земля, тело и душа, родство природы, золотой век и теория прогресса, природа человека, - Гатри исследует в гре- 1  Guthrie W. K. C. In the Beginning: Some Greek Views on the Origins of Life and the Early State of Man. Ithaca, New York, 1957. P. 15. 24 Л. Я. Жмудь ческой философии первых трех веков рудименты ми- фологических представлений, таких, как спонтанное зарождение живых существ из земли, одушевленность космоса у милетцев, Любовь и Распря у Эмпедокла, а также зарождение новых понятий, например идеи прогресса. Хотя проблематика книги восходит к Корн- форду (цитатой из которого она открывается), и он, безусловно, подписался бы под одним из ее централь- ных тезисов - миф подсознательно определяет формы, которые принимают научные и философские системы, причем не только в Древней Греции, - Гатри так по- дает материал и формулирует свои взгляды, что и у не- согласных с ним не возникает сомнений в плодотворно- сти дискуссии на эту тему. Речь идет не о происхожде- нии философии из мифа, а скорее о процессе, который В. Нестле назвал «от мифа к логосу»1, - в нем «мифо- логическое воображение» и «логическая мысль» явля- ются противоположными полюсами; сам Гатри говорит о «мосте между мирами мифа и разума»2. Конечно, в ставшей невероятно популярной фор- муле «от мифа к логосу»3 есть немало двусмысленности: в частности, она позволяет трактовать миф как универ- сальную идеологию первобытного общества или как необходимый этап в развитии человеческого познания. 1  Nestle W. Vom Mythos zum Logos. Die Selbstentfaltung des griechischen Denkens von Homer bis auf die Sophistik und Sokrates. Stuttgart, 1940 (2. Aufl. 1975). 2 Нередко Гатри относит к мифам традиционные представ- ления дописьменной эпохи, имеющие иное происхождение. За- метим также, что тенденция персонифицировать сложные систе- мы («Англия боялась», «Германия стремилась») или придавать болезни самостоятельную, независимую от пациента, сущность («он был охвачен лихорадкой») - это общее свойство человече- ского сознания, никак не связанное с мифом (In the Beginning. P. 16). 3 См. критическую дискуссию: From Myth to Reason? Studies in the Development of Greek Thought / Ed. R. Buxton. Oxford, 2001. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 25 В XX в. взгляд на миф как на источник или отправную точку развития философии получил самое широкое распространение; не следует, однако, забывать, что во второй половине XIX в. господствовали совсем иные представления. Так, Целлер полагал, что греческая философия слабо связана с греческой мифологией и никак - с восточной, что она развивалась в основном независимо от религиозной мысли или даже в прямой оппозиции к ней. У Гомперца в главе об ионийцах миф практически не упоминается, он появляется лишь при обсуждении орфической и пифагорейской теологии. Г. Дильс во всех прижизненных изданиях своих «Фраг- ментов досократиков» помещал мифические космого- нии и теогонии архаической эпохи в приложении ко второму тому, не считая их отправной точкой филосо- фии досократиков1. Наконец, автор классического тру- да по философии досократиков Дж. Бёрнет (1863–1928) утверждал, что искать происхождение ионийской на­ уки в мифологических идеях любого рода весьма оши- бочно, и упрекал Корнфорда именно в этом2. Сам Бёр- нет, безусловно, представлял философию досократиков чересчур научной и тем самым модернизировал ее, но справедливости ради стоит заметить, что модерниза- ция - далеко не единственная форма анахронизма. Нередко борьба за исторический подход к греческой философии на деле приводила к противоположной тенденции - искусственной архаизации, в которую, в частности, впадал Корнфорд в своих работах о досо- кратиках, опираясь при этом не столько на античные источники, сколько на теории, совсем недавно возник- 1  На первое по хронологии место их переместил В. Кранц в 1934 г., а в русском переводе к ним добавлены еще и «Пророки и чудотворцы архаической эпохи». См.: Фрагменты ранних гре- ческих философов / Издание подготовил А. В. Лебедев. М., 1989. 2 Burnet J. Early Greek Philosophy. 2nd ed. London, 1908. P. 14 n. 1. 26 Л. Я. Жмудь шие в антропологии, религиоведении и психологии. Что же касается позиции Гатри, то ее характеризует тот факт, что в первом томе его «Истории» Бёрнет и Корн- форд - одни из наиболее часто цитируемых авторов, при этом книга Корнфорда «От религии к философии» вообще не упоминается. Небольшой статьей «Аристотель как историк фило­­софии»1 Гатри включился в давнюю дискуссию о том, насколько достоверны сведения Аристотеля о его предшественниках. Репутацию Аристотеля как историка философии серьезно подорвала книга аме- риканского классика Гарольда Черниса2, показавшего, что в своей критике досократиков Аристотель исходил из собственных представлений о развитии философии и заставлял своих предшественников отвечать на во- просы, которые они перед собой не ставили. Ввиду систематического искажения Аристотелем мнений до- сократиков в ходе полемики с ними, Чернис считал не- возможным полагаться на его сведения как на надеж- ный источник. Это делало весьма проблематичным, если вообще возможным, реконструкцию тех учений досократиков, которые дошли до нас не в дословных фрагментах, а в передаче Аристотеля и/или его учени- ка Феофраста. Жизненно важный для истории филосо- фии вопрос - как исследовать эти учения? - Чернис оставил открытым. Гатри энергично выступил в защи- ту Аристотеля, которого многие справедливо считают основателем истории философии. Не ставя перед собой задачи в короткой статье методически опровергнуть взгляды Черниса (этого пока еще никому не удалось), он лишь указал на некоторые его ошибки и выразил 1 Guthrie W. K. C. Aristotle as a Historian of Philosophy: Some Preliminaries // Journal of Hellenic Studies. 1957. Vol. 77. P. 35–41. 2 Cherniss H. Aristotle’s Criticism of Presocratic Philosophy. Bal- timore, 1935. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 27 убеждение в том, что при отсутствии лучших источни- ков информации не следует заменять доброжелатель- ную критику Аристотеля некритическим отрицанием его суждений. Статья, имевшая подзаголовок «Некото- рые предварительные соображения», продолжения не получила. Свою доброжелательную критику Аристоте- ля Гатри выразил уже в «Истории», многие сильные и слабые стороны которой связаны именно с мерой его доверия к одному из наших важнейших источников по досократикам. Как отмечал один из рецензентов Гатри, его осторожно-консервативное отношение к традиции было неизбежным: если бы он присоединился к одной из более радикальных попыток дискредитировать наши источники информа- ции о ранних философах, то не взял бы на себя задачу написать их историю. Взявшись за нее, он свободен при- знавать эти критические нападки, утверждая, однако, что традиционные сообщения, по меньшей мере, обосно­ ванны1. III С источников, пожалуй, и стоит начать анализ проблем, с которыми столкнулся Гатри в работе над первым томом «Истории греческой философии». Даже тому, кто знает, что ни одно философское сочинение досократика не дошло до нас целиком, бывает нелегко представить, насколько ничтожен объем сохранивших- ся текстов первых философов. Фалес, основатель грече- ской философии, ничего не писал; несколько мыслей, которые связывает с ним традиция, передавались уст- но вплоть до второй половины V в. От Анаксимандра 1  De Lacy Ph. A History of Greek Philosophy by W. K. C. Guth- rie // American Journal of Philology. 1964. Vol. 85. P. 435. 28 Л. Я. Жмудь и Анаксимена дошло по одному дословному фрагмен- ту длиной в предложение, при этом подлинность слов Анаксимена нередко оспаривается. Пифагор не оставил после себя сочинений, а его последователи, пифагорей- цы VI–V вв., представлены в лучшем случае семью под- линными фрагментами (Филолай), в худшем случае - ни одним (Гиппас). Больше повезло поэту Ксенофану: мы располагаем несколькими десятками его стихотвор- ных фрагментов, среди которых есть и большие, в пять, шесть, а то и двадцать строк. Афористическая форма и парадоксальность философской прозы Гераклита обе- спечили долгую жизнь его книге; ее любили цитиро- вать и толковать, что позволило сохранить до нашего времени более сотни кратких фрагментов. Весь осталь- ной материал об учениях старших досократиков дошел до нас в косвенной традиции, ранний этап которой представлен Аристотелем и Феофрастом. Обширный доксографический компендий Феофраста «Мнения фи- зиков» представлял собой критический реферат учений натурфилософов от Фалеса до Платона, классифици- рованных по перипатетической схеме. Сами «Мнения физиков» сохранились лишь в двух десятках фрагмен- тов, но их сильно сокращенные, а нередко и искажен- ные версии использовали вплоть до конца античности (Гатри писал в связи с этим о «полученной лишь из вто- рых или третьих рук сокращенной версии Фео­фраста, пропущенной через стоический дуршлаг»). Исследова­ ние Дильсом доксографической традиции позволило ему частично реконструировать содержавшиеся в «Мне- ниях физиков» сведения и использовать их во «Фраг- ментах досократиков» (1-е изд. 1903), ставших настоя- щей библией для специалистов в этой области. Хотя достоверных данных о старших досократи- ках обидно мало, это не означает, что после IV в. их быстро забыли. Недавно вышедшее в серии «Traditio Praesocratica» собрание всех античных и средневековых Уильям Гатри и его «История греческой философии» 29 упоминаний о Фалесе начитывает около 500 страниц текста и перевода; почти такого же объема том по- священ Анаксимандру и Анаксимену1. Когда дойдет очередь Пифагора, понадобятся, возможно, два тома. Перед исследователями досократиков всегда стоял выбор: опираться на немногие относительно досто- верные свидетельства, которые содержат источники классического периода и восходящая к ним традиция, или привлекать более широкий массив сведений, в на- дежде найти в них нечто новое, но и рискуя исполь- зовать то, что более критически настроенные коллеги сочли непригодным для работы. Вопрос этот решается индивидуально в отношении каждой фигуры и даже каждого свидетельства, и в большинстве случаев вы- бор Гатри демонстрирует трезвость суждений, хорошее знание истории вопроса и отличное чутье филолога. Иногда, чтобы заполнить лакуну в традиции или при- дать законченный вид своей реконструкции, например в случае с Гераклитом, Гатри шел на риск и шире, чем это принято, использовал стоические и христианские источники. Самым проблематичным является, пожа- луй, раздел о Пифагоре и пифагорейцах, прежде всего потому, что здесь источники классического периода на редкость противоречивы, а доверие Гатри к суждениям Аристотеля в данном случае его подводит. И все же эти неудачи следует оценивать на фоне того, что перед Га- три стояла иная задача, нежели перед автором статьи или монографии: выходя за рамки анализа отдельных свидетельств и индивидуальных фигур, он должен был представить концепцию зарождения и развития грече- ской философии, отдельные звенья которой не могут быть подтверждены ранними источниками. Контроли- руемый выход за пределы достоверных сведений здесь 1 G. Wöhrle, Hrsg.: 1) Die Milesier. Thales. Berlin, 2009; 2) Die Milesier. Anaximander und Anaximenes. Berlin, 2012. 30 Л. Я. Жмудь неизбежен, и Гатри не раз практиковал его, стремясь в то же время ограничиваться теми случаями, когда это представлялось ему действительно необходимым. На- сколько убедительны были такие реконструкции, нам еще предстоит оценить. Бедность надежных источников по досократикам ярко контрастирует с изобилием научной литературы о них. Приступая к работе над своей книгой, Гатри пре- красно понимал, что она будет иметь дело «с предме- том, почти каждая деталь которого многократно разо- брана в мельчайших подробностях». Научное исследо- вание и издание фрагментов досократиков возникает в начале XIX в. и особенно активно развивается с нача- ла XX в., не в последнюю очередь благодаря Г. Дильсу. Ко второй половине XX в. даже обозреть всю научную литературу предмета было уже весьма непросто1, и Га- три, реалистически подходя к своей задаче, к этому и не стремился. Показательно, однако, что в предисло- вии к первому тому он просит своих ученых читателей слать ему оттиски своих статей или сведения о вновь опубликованных трудах по греческой философии, что- бы не пропустить ничего важного. Подобная откры- тость встречается нечасто. В результате, из огромного моря имеющейся литературы Гатри сделал репрезен- тативную выборку трудов, на которые в дальнейшем и следовало ориентироваться. Такой выбор неизбежно был субъективным: некоторые рецензенты отмечали, что его жертвой пало немало замечательных научных трудов. И все же, просматривая сегодня библиогра- фию к вышедшему полвека назад первому тому Гатри, 1 См. вышедшую уже после смерти Гатри двухтомную библио­графию трудов по досократикам, составленную тремя специалистами: L. Paquet, M. Roussel, Y. Lafrance. Les Présocra- tiques: Bibliographie analytique (1879–1980). Vol. 1–2. Paris, 1988– 1989. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 31 можно удивиться тому, сколь мало в ней проходных и безнадежно устаревших работ и насколько полезной она остается для тех, кто хотел бы заняться философи- ей досократиков. Самые старые из указанных здесь из- даний относятся к началу XIX в., по большей же части Гатри использовал литературу первой половины XX в. на основных европейских языках. В силу понятных предпочтений в тексте и примечаниях книги чаще дру- гих встречаются современные Гатри англоязычные ав- торы: Дж. Керк (с большим опережением), Г. Властос, У. Гейдель, Ч. Кан, Дж. Рейвен, но нельзя сказать, чтобы он обошел вниманием кого-то из значительных немец- ких, французских или итальянских ученых. На фоне своих предшественников Гатри весьма скромно оценивал свою роль: Что необходимо (и здесь мало кто будет возражать), так это всестороннее и систематическое изложение, ко- торое, насколько возможно, уделит должное внимание противоположным точкам зрения известных ученых, ста- нет посредником между ними и представит наиболее обо- снованные выводы в ясной и удобочитаемой форме. Ка- чества, необходимые для такой работы, - это не столько оригинальность и блеск, сколько трезвость, здравомыс- лие, верность суждений и настойчивость. Действительно, в подавляющем большинстве слу­ чаев проблематика исследования была задана научной традицией, в ней же содержалось и множество ответов на общие и частные вопросы, самостоятельно иссле- довать которые в середине XX в. было уже не под си- лу, в отличие от середины XIX в., когда вышло первое издание «Истории» Целлера. Во многих случаях Гатри излагает противоположные точки зрения, делая из них выводы, а иногда и предоставляя сделать их са- мому читателю. Значит ли это, что он «сознательно исключал оригинальность» из числа своих задач, как 32 Л. Я. Жмудь утверждал один из наиболее критически настроенных рецензентов?1 Разумеется, нет. Его Анаксимандра, Ксено­- ­фана или Гераклита ни с чьим другим не перепутаешь, предложенное им прочтение пифагорейских учений го- раздо последовательнее, чем у его предшественников, рассматривает философию этой школы как единое це- лое, а не как сумму индивидуальных теорий ее предста- вителей. Оригинальности Гатри было не занимать, дру- гое дело, что не в его характере было демонстрировать ее любой ценой; кроме того, это неизбежно лишало бы его «Историю» статуса обобщающего и претендующего на общезначимость труда, адресованного, в том числе, и непрофессионалам. В отличие, скажем, от книги Джо- натана Барнза «The Presocratic Philosophers», которая несет на себе яркую печать личности автора и пред- ставляемой им аналитической философии, а потому привлекательна лишь для части потенциальной ауди- тории, этот труд должен был стать именно «Историей греческой философии», синтезирующей исследования первой половины XX в., а не просто работой Гатри. Са- мо собой разумеется, что и этот путь был отнюдь не ли- шен своих слабостей и недостатков. IV В решении фундаментальной проблемы воз- никновения греческой философии Гатри отошел от позиции своих кембриджских учителей, рассматривая философию как антитезу мифологии: Зарождение философии в Европе состояло в отказе, на уровне сознательной мысли, от мифологических реше- ний проблем, связанных с происхождением и природой вселенной и процессов, которые протекают внутри нее.  De Lacy. Op. cit. P. 435. 1 Уильям Гатри и его «История греческой философии» 33 Но если на сознательном уровне раннегреческие философы отрицали мифологию, родство с ней все же сохранялось через «имплицитное принятие мифологи- ческих понятий» или благодаря «мифологическим, маги- ческим или фольклорным истокам некоторых принци- пов», которые они принимали как сами собой разумею- щиеся. В качестве примера Гатри приводит следующие принципы: реальность едина; подобное воздействует на подобное; круговые формы и движения имеют превос- ходство над другими. Вполне можно согласиться с тем, что, по крайней мере, два последних принципа имеют «народное, ненаучное происхождение» (относитель- но первого есть серьезные сомнения). Однако «народ- ный», «ненаучный», «фольклорный» и другие варианты «дофилософского» и, шире, «традиционного» никак не являются синонимами «мифологического». В дофило- софскую эпоху миф не мог быть общепринятым спосо- бом решения познавательных проблем просто потому, что он вообще не является формой познавательной дея- тельности. Миф - это одна из разновидностей религи- озно окрашенного фольклора, а именно традиционное повествование о сверхъестественных существах или со- бытиях1. В отличие от сказки, в миф верит, по крайней мере, часть людей, в среде которых он бытует, что при- дает ему особый статус среди фольклорных жанров, но никак не делает средством познания действительности. Если какие-то традиционные представления, напри- мер, о превосходстве мужского над женским, особом значении тройки и семерки, спонтанном самозарож- дении жизни, лечении подобного подобным и т. д., и получают отражение в мифе, это вовсе не значит, что они им порождены, - в основе их лежит жизненный опыт и эмпирические наблюдения, только неверно или 1  Зайцев А. И. Миф: религия и поэтический вымысел // Зай­ цев А. И. Избранные статьи. СПб., 2003. С. 446–461. 34 Л. Я. Жмудь односторонне истолкованные. Традиция рассматри- вать мифы как ответы наших предшественников на те же вопросы, которые мы пытаемся решить научно или философски, восходит еще к Аристотелю, но его взгляд на историю был циклическим, и в мифах он видел за- стывшую и опрощенную мудрость погибших цивилиза- ций, в которых процветали философия и науки1. Какие у нас основания разделять эту точку зрения? Каждый, кто знаком с фольклористикой, знает, что мифы были далеко не у всех народов. Греческая мифо- логия очень богата, у римлян ее практически не бы- ло - до тех пор, пока они не заимствовали греческую. Лишало ли это римлян каких-то общих представлений об окружающей их действительности? Единственный, пожалуй, тип мифов, в которых просматривается не- кая близость к раннегреческой философии, это мифы космогонические, но именно ими Греция была крайне бедна. Подавляющее большинство греческих мифов по- вествует о соперничестве, битвах и схватках, о любов- ных приключениях и супружеских изменах, обманах и хитростях богов, их зависти к людям, об основаниях городов, генеалогиях, миграциях, происхождении раз- личных ритуалов и т. д.2 О возникновении мира речь идет в одной лишь «Теогонии» Гесиода, продукте до- статочно поздней авторской систематизации3, в зави- 1 Johansen T. K. Myth and Logos in Aristotle // From Myth to Reason? / Ed. R. Buxton. P. 279–294. 2 Burkert W. The Logic of Cosmogony // From Myth to Reason? Р. 87. - Сравнивая греческие и восточные космогонические ми- фы с космогониями досократиков, Буркерт находит в них схожую логику повествования, но не рассматривает возможности ее не- зависимого развития. 3 «… если в той же „Теогонии“ сказано, что Гея-Земля ро- дила Урана-Небо, мы отнюдь не можем быть уверены в том, что кто-либо до Гесиода высказал такое суждение, - это скорее всего продукт его собственных домыслов» (Зайцев А. И. Греческая ре- лигия и мифология. СПб., 2004. С. 57). Уильям Гатри и его «История греческой философии» 35 сящих от нее текстах (в орфических теогониях, у «те- ологов» Ферекида и Акусилая) да еще в паре бледных намеков у Гомера (Илиада XIV, 201, 246). Генетическая связь традиционных мифов с философией становится еще более призрачной, если вспомнить, что в «Теого- нии» Гесиода первым рождается Хаос, отсутствующий и в греческой мифологии, и в ближневосточных тео-кос- могониях; что у Фалеса, первого греческого философа, космогония вообще отсутствовала (его «вода» стала первоначалом мира лишь в интерпретации Аристотеля, см. ниже, с. 38) и что у Анаксимандра, автора первой философской космогонии, мир возникает из «беспре- дельного» - чисто философского понятия, изобретен- ного самим Анаксимандром и не имеющего аналогов в греческих мифах. Отношение досократиков к традиционной рели- гии и мифологии демонстрирует целый спектр воз- можных подходов: индифферентность у Анаксимандра и Анаксимена, критику и отрицание у Ксенофана, ис- пользование, с элементами реформаторства, у Пифаго- ра, а позже у Эмпедокла, нападки на обряды и ритуалы у Гераклита, получение истины из рук божества у Пар- менида и вновь отрицание у Демокрита. В линейную схему движения «от мифа к логосу» это разнообразие не укладывается. Несмотря на растущую в течение XX в. инфляцию понятия «миф» в философии и гума- нитарных науках, в современной истории греческой философии, особенно, но далеко не только англоязыч- ной, наблюдается дальнейшая минимизация роли ми- фа и как источника, и как предшественника филосо- фии1. 1 См., например, коллективные международные труды: The Cambridge Companion to Early Greek Philosophy / A. A. Long, ed. Cambridge, 1999; A Companion to Ancient Philosophy / Mary L. Gill, P. Pellegrin, ed. Malden (MA), 2006; The Oxford Handbook of Preso- cratic Philosophy / Patricia Curd, D. W. Graham, ed. Oxford, 2008. 36 Л. Я. Жмудь Переходя от «эмбриональной стадии нашего пред- мета», на которой Гатри задерживаться явно не соби- рался, к объяснению истоков и причин возникновения философии в Греции, он обращается к проверенным авторитетам, Платону и Аристотелю. Источник фило- софии - удивление, любопытство, в целом - любозна­ тельность, лишенная утилитарных интересов любовь к мудрости и знанию ради них самих. Эти качества, вместе со способностью к абстрактному мышлению, стремлением ставить общие вопросы и искать объяс- нение причинам, были в высшей степени присущи гре- ческому уму и не присущи египтянам и вавилонянам. Поэтому у этих народов и не возникла философия, а их наука, хотя и существенно повлияла на теоретическую науку греков, носила чисто практический характер. Апелляция к особым свойствам греческого ума в объ- яснении зарождения философии и науки весьма рас- пространена и имеет почтенную историю - в этом ключе мыслил еще Платон. Чем, однако, объяснить, что эти свойства проявились у греков именно в VI в. до н. э., у арабов - в VIII в. н. э., а у галлов и германцев еще на несколько веков позже? Где таились эти каче- ства во времена Гомера и куда исчезли в византийскую эпоху? Очевидно, что речь следует вести не об особой одаренности избранных народов, а об определенных периодах исторического развития, когда социальные и культурные условия дают возможность максимально проявить себя творческим личностям. Учитывая, что в Греции возникли не только философия и наука, но и художественная литература, театр, история, появились новые политические формы (демократия), наконец, произошла революция в изобразительных искусствах, причины зарождения философии следует искать дале- ко за рамками традиционной историко-философской проблематики, в тех процессах глубокой социальной и культурной трансформации, которой подвергалась Уильям Гатри и его «История греческой философии» 37 тогда Древняя Греция. Известная книга Ж.-П. Верна- на «Происхождение древнегреческой мысли», в кото- рой систематически, пусть и несколько прямолиней- но, прослеживалась роль общественных преобразова- ний, в частности возникновение полиса, в изменении форм мышления, вышла в один год с первым томом «Истории» Гатри1. Британской истории философии та- кой подход был не свойствен, и Гатри лишь пунктир- но намечает некоторые внешние условия, в которых возникла ионийская философия: гуманистическая и материалистическая по своей тенденции культура Ми- лета, далеко зашедшая секуляризация, высокий уро- вень жизни, тесные связи с Востоком. Против этих те- зисов трудно возразить, но к ним можно еще многое добавить2. Анализ воззрений философов милетской школы Га- три предваряет кратким, но важным экскурсом об Ари- стотеле как наиболее раннем авторитетном источнике по досократикам. Аристотель, пишет он, «был в первую очередь систематическим философом, а историком во вторую, а его исследование своих предшественников открыто ставило целью установить, как далеко они продвинулись по пути, ведущему к его собственной концепции реальности». И все же это не ставит под со- мнение достоверность его сообщений о досократиках, ведь невозможно предположить, что «проблемы и ис- ходные предпосылки его собственной философии на- столько затмевали для него все остальное, что он утра- чивал здравый смысл и вообще всякое представление о том, как обращаться со свидетельствами». В любом 1  Vernant J.-P. Les origines de la pensée grecque. Paris, 1962. Рус. пер.: Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988. 2 См. фундаментальное исследование на эту тему: Зай­ цев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII–V вв. до н. э. 2-е изд. СПб., 2000. 38 Л. Я. Жмудь случае, сохранившихся сочинений Аристотеля доста- точно, чтобы выявить и нейтрализовать влияние его личного мировоззрения. Не называя по имени свое- го давнего оппонента в этом вопросе, Г. Черниса, Га- три противопоставляет принципиальному недоверию к аристотелевской интерпретации досократиков свое убеждение в том, что основатель истории философии не мог систематически искажать взгляды предшествен- ников - ни намеренно, ни в силу их непонимания. Действительно, следует признать, что критика Аристо- теля Чернисом была во многом избыточна, а иногда и методологически неверна (например, в его трактовке Платона), и что современная история философии до сих пор покоится на основаниях, заложенных Аристо- телем и его учениками. Сообщения Аристотеля о досо- кратиках, безусловно, приоритетны по сравнению с бо- лее поздними косвенными источниками (кроме тех, которые опираются на тексты самих досократиков), однако априори доверять каждому из них, даже если оно не подтверждено независимыми источниками, также неверно - всякое такое свидетельство должно быть критически рассмотрено и при необходимости ис- ключено из дальнейшей реконструкции. Как поступал в таких случаях Гатри? Приведем показательный при- мер - трактовку Аристотелем воды Фалеса как перво- начала, arche. Согласно «Метафизике», Фалес, будучи основате- лем учения о материальных началах, считал таковым началом воду и поэтому утверждал, что Земля находит- ся на воде. К тому, что вода является началом, он, воз- можно, пришел, видя, что пища всех существ влажная и семена всего по природе влажны, а начало природы влажного - вода. В трактате «О небе», обсуждая, дви- жется Земля или нет, Аристотель замечает: говорят, что согласно Фалесу, Земля пребывает на месте, потому что плавает на воде, подобно куску дерева. Итак, перед Уильям Гатри и его «История греческой философии» 39 нами два тезиса, один частный (Земля не падает вниз, потому что плавает, подобно дереву, на воде), другой общий (вода является материальным началом мира, из нее все возникло), а также гипотеза Аристотеля о том, как Фалес пришел к общему тезису. Источником Ари- стотеля, как установил Бруно Снелль, была книга софи- ста Гиппия из Элиды, в которой тот сравнивал «подоб- ные вещи», высказанные поэтами и прозаиками, как греками, так и варварами (DK 86 B 6). В данном случае сравнивались философские тезисы о воде Фалеса и, ве- роятно, Гиппона (вторая половина V в.) с цитатами из Орфея, Гомера и Гесиода об Океане и Тефиде. Что из передаваемого Аристотелем может восхо- дить к Фалесу? Больше всего сомнений вызывает тер- мин arche: в философию его ввел Анаксимандр, так что употреблять его Фалес не мог; к тому же Аристотель придал arche новое значение неизменного материаль- ного субстрата вещей. Автором объяснения, данного Аристотелем общему тезису, большинство специали- стов считает Гиппона: его началом была именно «вла- га», и он выдвигал все те аргументы, которые Аристо- тель относил к Фалесу. Наибольшее доверие вызывает частный тезис Фалеса (Земля покоится на воде), но дей- ствительно он вытекал из общего (все произошло из во- ды), как полагал Аристотель, или, наоборот, - общий тезис выведен Аристотелем из частного и приписан Фалесу, как доказывал Чернис? Далее, если у Гиппия говорилось, что, согласно Фалесу, все появилось из во- ды (πάντα ἐξ ὕδα­τος γενέσθαι), это утверждение не обя- зательно имело космогонический смысл. Так, согласно О. Жигону, речь шла о том, что Земля (и все, что на ней) появилась после того, как отступило покрывавшее ее море (представление о покрывавшей когда-то Землю воде было свойственно всем милетцам и Ксенофану). Особенность позиции Гатри в этом вопросе состо- ит в его полной лояльности Аристотелю. Он принимает 40 Л. Я. Жмудь тезис Фалеса о воде в его наиболее общей космогони- ческой формулировке и не видит противоречия в том, что Фалес объяснял воду теми же «физиологическими» аргументами, что и Гиппон, началом которого была не вода, а именно влага. Даже применение понятия arche к философии Фалеса не вызывает у него возражений, ибо оно было частью созданной Аристотелем истори- ко-философской конструкции: отталкиваясь от учений Анаксимандра и Анаксимена, по возможности, наде- лить Фалеса чертами первого философа - человека, ко- торый задумался о субстанциональном единстве мира и дал ему свое объяснение. Серьезных оснований ставить эту конструкцию под сомнение Гатри не видел, он лишь добавил к ней, помимо рациональных, предложенных Аристотелем, еще и мифологические основания выбо- ра Фалеса, подчеркивая в то же время гипотетичность тех и других. Действительно, Аристотель, оценивая со- бранные Гиппием строки древних поэтов, в которых упоминались Океан и Тефида, не поддержал его идею, что древние держались того же взгляда на природу, что и Фалес (Met. 983b27 сл.). Причина этого понятна: в гре- ческой мифологии водная стихия никогда не служила отправной точкой космогонии, в орфической теогонии первой возникла Ночь, у Гесиода - Хаос. Это обстоя- тельство вынуждало современных интерпретаторов обращаться к мифологии восточной, египетской или вавилонской. Известно, что Фалес побывал в Египте, наблюдал разлив Нила и дал ему рациональное, хотя и неверное объяснение; при предсказании солнечного затмения 585 г. он, похоже, пользовался вавилонскими данными. Возможно, Фалес что-то слышал и о ближ- невосточных мифах о возникновении мира из воды, и они могли подкрепить его собственные космогониче- ские представления о воде - если эти представления у него были, что, к сожалению, не очевидно. Ясно во всяком случае, что Гиппию, который специально искал Уильям Гатри и его «История греческой философии» 41 параллели между греческими и восточными идеями, эти мифы остались неизвестны. Первым, кто связал Фа- леса с египетской мифологией, был Плутарх. В послед- ние десятилетия влияние Востока на греческую мысль особенно активно исследуют В. Буркерт и М. Уэст1, и в области философии оно остается в числе потенциаль- но возможных объяснений. Нужно только иметь в виду, что число возможных объяснений в этой области не- ограниченно. Гораздо важнее восточного происхождения перво- начала Фалеса была для Гатри другая, более общая ли- ния, связывавшая философию с мифологией, точнее, с религией: «При своем возникновении рациональная мысль унаследовала от мифологии представление, что все физические сущности в некоторой степени одушев- лены». Для Гатри вода Фалеса - это не только то, из чего все возникло и чем питается все живое, - вода как подательница жизни еще и одушевлена. Одушевле- ны также беспредельное Анаксимандра, воздух Анак- симена и огонь Гераклита, ибо «для этих ранних мыс- лителей тот или иной элемент мог существовать, пото- му что был одушевлен». Здесь мы вновь возвращаемся к Фрэзеру и Корнфорду, а именно к их теории анимиз- ма, согласно которой на древней стадии религии люди верили в одушевленность всей природы - деревьев, гор, полей, ветров, рек, морей и т. д., - и считали душу причиной всякого движения. Эти представления, пола- гал Корнфорд, сохранились и в греческой религии, а из нее, в качестве «пережитка неискоренимого анимизма греков», по выражению Гатри, достались философии2. 1 West M. L. The East Face of Helicon. West Asiatic Elements in Greek Poetry and Myth. Oxford, 1997; Burkert W. Babylon, Memphis, Persepolis. Cambridge, Mass., 2004. 2 См.: Cornford F. M. Plato’s Cosmology: The Timaeus of Plato. Cambridge, 1935. P. 168. 42 Л. Я. Жмудь Милетцы выбирали в качестве единственного источни- ка бытия воду, воздух или огонь, исходя, в том числе, и из присущей этим стихиям подвижности, за которой они видели одушевленность. По сообщению Аристоте- ля, Фалес считал, что магнит и янтарь обладают душой, так как способны вызывать движение, в чем Гатри ус- матривал «бессознательный пережиток мифологиче- ского мышления». Гораздо охотней, чем об анимизме (к середине XX в. это понятие потеряло былую привлекательность), Гатри пишет о его философской версии, гилозоизме, - представлении об одушевленности материи, которое было присуще всем милетцам: «материя мира должна быть в то же самое время материей жизни». В отличие от материализма, который противопоставлял материю и дух, гилозоизм представлялся ему намного более адекватным термином в применении к милетцам, по- скольку у них все еще не было «ясного представления о различии между материей и духом». Этот отчасти бессознательный гилозоизм (в отличие от сознатель- ного гилозоизма XVIII–XIX вв.) не только одушевлял стихии, но и представлял всю вселенную живым ор- ганизмом. Наконец, еще одним важным элементом этой картины мира было то, что Фалес и все милетцы в целом представляли свое первоначало не только жи- вым, но и вечно существующим, а потому и божест- венным: Спросите любого грека, чтó… из известного ему по опыту является вечно живущим (или, на его собственном языке, athanaton), и у него будет только один ответ: theos, или to theion. Вечная жизнь - признак божественного, и ничего иного. Апелляция к непосредственному опыту древних греков, вызвавшая ироничное замечание одного из критиков, здесь, пожалуй, не очень уместна, тем более Уильям Гатри и его «История греческой философии» 43 что Гатри проецировал на всех греков вывод Аристо- теля о том, что беспредельное Анаксимандра является божеством, ибо оно «бессмертно и неразрушимо». Но и обращение к общему интеллектуальному климату той эпохи, к чему часто прибегал Гатри, было способом интерпретировать доступные сведения о началах ио- нийцев в свете усвоенных им в молодости, пусть и мо- дифицированных, представлений. В результате Гатри развил масштабную концепцию милетской философии, где место стихийных материалистов Аристотеля заня- ли гилозоисты, начала которых, укорененные в дофи- лософской традиции, были живыми, одушевленными, вечными и божественными. Эти обобщения, безуслов- но, выходят за пределы того, что содержится в наших источниках, особенно в том, что касается Фалеса, а не- редко и противоречат им. Постулируя такое «состояние ума эпохи, когда люди не помышляли ни о каком раз- личении духа (или жизни) и материи, одушевленного и неодушевленного», и отождествляя на этом основании материю, жизнь, принцип движения, божество и душу в теориях милетцев, Гатри делал «бессознательные до- пущения» (о них он подробно пишет в главе об Анакси- мене) фактически главным фактором милетской фило- софии, более важным, нежели все остальные. За этими «бессознательными допущениями» нетрудно усмотреть «коллективные представления» и «бессознательный элемент» Корнфорда, восходящие в свою очередь к représentations collective Дюркгейма. Но если Дюрк- гейм видел в них воплощение закрепленных обрядами коллективных религиозных переживаний, призванных укреплять социальную солидарность, и объяснял с их помощью религию австралийских аборигенов1, то пе- 1 Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни (1912) // Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религи- оведения / Под ред. А. Н. Красникова. М., 1998. 44 Л. Я. Жмудь ренос этого понятия на глубоко индивидуальные творе- ния раннегреческих философов выглядит парадоксаль- ным. В любом случае, он нарушает логику Дюркгейма, который противопоставлял коллективные представле- ния индивидуальным. Не останавливаясь на толкованиях Гатри отдель- ных милетских философов, укажем на одну общую чер- ту его подхода к их текстам, существенную для пони- мания его концепции. Г. А. Зеек, автор проницательной рецензии на первый том «Истории», возражая против того, чтобы считать гилозоизм главным принципом милетской натурфилософии, замечал, что интерпрета- ция Гатри во многом основывается на дословном, а не переносном понимании высказываний милетцев, каса- ющихся живой природы. Между тем мысль Анаксиман- дра могла опережать языковые возможности его време- ни, по необходимости используя доступные ей языко- вые формы, но стремясь выйти за их пределы. Эту же особенность Гатри отмечал и де Лэйси: «В целом Гат­ ри тяготеет к тому, чтобы минимизировать, насколько возможно, метафорический элемент таких терминов», как например «питаться», применительно к небесным телам. «Когда мы читаем, что небесные тела „питаются“ испарениями от воды, должны ли мы просто предполо- жить, что в материальном мире существует процесс по- полнения, аналогичный приему пищи, или Гатри прав, и за этим утверждением стоит представление о том, что вся вселенная - это живой организм?»1 Дословное понимание образного языка Анаксимандра, автора пер- вого в Греции философского сочинения и одного из са- мых ранних сочинений в прозе, вряд ли можно считать самым удачным подходом, хотя бы потому, что никакой 1 Seeck G. A. Rec.: Guthrie W. K. C. A History of Greek Philoso- phy. Vol. 1: The Early Presocratics and the Pythagoreans // Gnomon. Bd 35. 1963. S. 535; De Lacy. Op. cit. P. 438. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 45 самостоятельной философской и научной терминоло- гии в то время еще не существовало. Возьмем, к при- меру, восходящий к Феофрасту реферат космогонии Анаксимандра в переводе Гатри: «Он говорит, что при возникновении этого космоса из вечного вы­делился не- кий зародыш (γόνιμον) горячего и холодного, а из него сфера пламени, которая обросла вокруг окружающего землю аэра (холодного тумана), словно кора вокруг де- рева». Два биологических, или органических, сравне- ния - γόνιμον, «нечто способное порождать, или про- изводить горячее и холодное», и «словно кора вокруг дерева» - приводят Гатри (пусть и с должными оговор- ками) к следующему выводу: Анаксимандр отверг антропоморфные образы сек- суального единения, которые лежали в основе мифоло- гических космогоний, но для него все еще оставалось естественным и рациональным считать матрицу мира одушевленной, а его происхождение рассматривать как появление на свет из некоего семени или яйца. Между тем органический характер сравнений - если они принадлежат Анаксимандру, а не Феофра- сту - не подразумевает непременно, что космос пред- ставлялся ему живым существом, поскольку другие сравнения, с помощью которых он объясняет космос, почерпнуты им из технической сферы (таких большин- ство) или из области политики. В случае с Гераклитом Гатри допускал существенный разрыв между словом и мыслью и даже настаивал на нем, применительно же к милетцам выбор был сделан в пользу одушевленности космоса, символизирующей родство мифологических и философских космогоний. 46 Л. Я. Жмудь V Почти половину первого тома «Истории» Гатри посвятил пифагорейской школе, демонстрируя здесь почти те же предпочтения, что и его предшественник Целлер: пифагорейцы в целом занимают в его изложе- нии в девять раз больше места, чем шесть индивидуаль- ных пифагорейцев (у Целлера пропорция была двадцать к одному). Такой подход можно назвать холистическим, ибо в нем целое, т. е. коллективные учения школы, счи- тается чем-то большим, нежели сумма теорий инди- видуальных пифагорейцев. Холизм этот, впрочем, во многом был вынужденным и диктовался ограниченно- стью наших сведений об учениях индивидуальных пи- фагорейцев. Так, из шести пифагорейских философов, которых Гатри рассматривает по отдельности - Гип- паса, Петрона, Экфанта, Гикета, Филолая и Архита (Ал- кмеона он, следуя Аристотелю, пифагорейцем не счи- тает) - лишь от Филолая и в меньшей степени Архита дошло некоторое число фрагментов. Гиппас философ- ского сочинения после себя не оставил, Петрон, судя по всему, был фикцией, а об Экфанте и Гикете сохрани- лись лишь скудные доксографические данные. Допол- нительную проблему представляют собой фрагменты Филолая, вокруг подлинности которых с начала XIX в. шел постоянный спор. Случилось так, что знаменитая книга Вальтера Буркерта «Мудрость и наука в древнем пифагореизме»1, в которой он решил этот давний спор, разделив фрагменты Филолая на две неравные части и доказав подлинность меньшей из них, вышла в свет в том же году, что и первый том «Истории», и потому не 1 Burkert W. Weisheit und Wissenschaft: Studien zu Pythagoras, Philolaos und Platon. Nürnberg, 1962; расширенный английский перевод: Burkert W. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge (Mass.), 1972. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 47 могла быть учтена Гатри. Если бы Гатри мог опереть- ся на Буркерта, он не стал бы исключать фрагменты Филолая из свидетельств V в. до н. э. «вследствие вы- сказывавшихся сомнений в их подлинности», да и весь его раздел о пифагорейцах выглядел бы, вероятно, ина- че. Поскольку же, опираясь на те фрагменты отдельных пифагорейцев и свидетельства о них, которые он при- знавал подлинными, реконструировать общешкольную доктрину было решительно невозможно, а сомнений в том, что такая доктрина существовала, у него не бы- ло, он отдал предпочтение вторичным источникам. Прекрасно осознавая все трудности пифагорей- ского вопроса, Гатри решил подготовить к ним и сво- его читателя и посвятил этому специальный раздел, предваряющий обзор источников. Уникальность лич- ности Пифагора, соединявшего в себе политика и рели- гиозного деятеля, ученого и философа; особый харак- тер основанного им сообщества; отсутствие в течение долгого времени письменной фиксации пифагорейских доктрин; неуклонно растущая слава Пифагора, чья био- графия с течением времени обрастала все более чудес- ными подробностями; возникновение неопифагореиз- ма в I в. до н. э. и превращение его в эпоху империи во влиятельное направление в платонизме, которому мы обязаны такими сочинениями, как «Жизнь Пифа- гора» неоплатоника Порфирия и целая серия трактатов его ученика Ямвлиха, самый популярный из которых, «О пифагорейской жизни», рисует весьма далекую от исторической реальности картину древнего пифаго- реизма и, тем не менее, активно используется в со- временных исследованиях этого течения - все это и многое другое делает пифагорейский вопрос одним из самых сложных в истории греческой философии. Выбор привлекаемых для реконструкции источников, общее число которых, как заметил Целлер, увеличивается по мере отдаления от времени Пифагора, играет в этой си- 48 Л. Я. Жмудь туации решающую роль, и Гатри поступил совершенно правильно, представив читателю их максимально де- тальный обзор, начиная с ранней традиции о Пифагоре и кончая неопифагорейскими биографиями. Отмечая любовь Порфирия и Ямвлиха к чудесному и «исключи- тельное отсутствие каких бы то ни было критических способностей», он тем не менее считал возможным из- влечь из них ценную информацию и за пределами пря- мых цитат из источников V–IV вв. до н. э., хотя и при- знавал в этом элемент субъективности. Главным источником для Гатри оставался, раз- умеется, Аристотель, самый древний автор, который приводит сколько-нибудь подробную информацию о философии пифагорейцев, в частности об их знаме- нитой числовой доктрине. Задачей историка было по- нять доплатоновский пифагореизм в целом, в основе которого, полагал он, при всем разнообразии доктрин лежало «фундаментальное единство мировоззрения». Не видя возможности надежно выделить различные хронологические пласты в древнем пифагореизме, Га- три считал лучшим методом тот, к которому был вы- нужден прибегнуть Аристотель, рассматривавший идеи всех предшествующих пифагорейцев как «до- статочно однородные для того, чтобы говорить о всех них вместе». Действительно, излагая различные вари- анты пифагорейской числовой философии и критикуя их, Аристотель никогда не приводит ни одного имени конкретного пифагорейца, которому бы эта филосо- фия принадлежала, но говорит в общем об «италиках», «так называемых пифагорейцах» или просто о «пифа- горейцах». И наоборот: когда он упоминает учения исторически известных представителей школы, таких как Гиппас, Гиппон, Филолай или Архит, то никогда не называет их пифагорейцами и никак не связывает их с числовой философией. Получается, что индивидуаль- ные, известные по имени пифагорейцы и анонимные Уильям Гатри и его «История греческой философии» 49 носители числовой доктрины представляют собой не- пересекающиеся множества1. Эта вызывающая сомне- ния особенность подхода Аристотеля к пифагореизму, отчасти отмеченная Чернисом, не то чтобы прошла мимо внимания Гатри (он, в частности, замечает, что до Аристотеля в наших источниках нет и намека на доктрину «всё есть число»), но объяснял он ее харак- тером самой пифагорейской школы. При этом, призна- вая изложенную Аристотелем числовую доктрину в ка- честве основы пифагорейской философии, Гатри мог, как и в трактовке ионийцев, далеко отходить от черес- чур рационалистического прочтения первого историка философии. Так, в согласии с неопифагорейской тради- цией (но не с Аристотелем!) он считал пифагорейцев скорее религиозной сектой, чем философской школой, в которой было принято возводить к легендарному ос- нователю все свои учения и открытия, одновременно скрывая их от непосвященных. Возражая тем, кто от- носил тайные догмы пифагорейцев не к философии, а лишь к религиозной вере, Гатри так сформулировал свой общий взгляд на пифагореизм и его отличие от ионийской философии: В таких системах, как пифагорейская, нет основа- ний отделять религиозную сторону от философской и научной. В противоположность милетской традиции, пифагорейцы предпринимали свои философские иссле- дования, сознательно стремясь сделать их основой для религии. Математика была религиозным занятием, а де- сятка - священным символом. Различие между ионийской и италийской ветвя- ми греческой философии восходит к «Мнениям физи- ков» Феофраста; в эллинистическую эпоху оно стало 1 См. об этом: Жмудь Л. Я. Пифагор и ранние пифагорейцы. М., 2012. С. 370 сл. 50 Л. Я. Жмудь частью общепринятой генеалогической схемы «пре- емств», в рамках которой рассматривались биографии всех известных философов. Оно, однако, никак не свя- зано с отношением этих ветвей к религии, ведь в ита- лийскую ветвь, например, входили такие разные шко- лы, как пифагорейцы, элеаты (включая Ксенофана), атомисты, скептики и эпикурейцы. Аристотель, говоря об италийцах и имея в виду пифагорейских философов, ни разу не обмолвился о том, что их учения были более религиозно окрашены, нежели у милетцев. Представле- ние Гатри о фундаментальном отличии пифагорейской школы от милетской и, в частности, о близости первой к религии мистерий1, а второй - к гомеровской рели- гии, воспроизводит схему, известную из работы Корн- форда «От религии к философии». Хотя Гатри, как уже говорилось выше, не упоминал ее на страницах своей книги (да и сам автор впоследствии к ней охладел), можно заметить, воспользовавшись его собственной излюбленной формулой, что подсознательно идеи его учителя, основанные на «замечательном проникнове- нии в умы древних мыслителей», столь глубоко овладе- ли им, что отказаться от них он не мог. В ионийском и италийском течениях Гатри усматривал воплощение двух противоположных тенденций греческого ума, ко- торые он кратко резюмировал словами «думать о смерт- ном» и «уподобляться богу». В отличие от ионийцев, пифагорейцы не противопоставляли, а соединяли ре- лигию и науку, рассматривая свои научно-философские занятия как способ очищения души и ее продвижения навстречу богам. Интерпретация пифагорейской науки как катарсиса души объединяла таких разных исследо- 1 См., например: «Пифагорейцы, без сомнения, были фило- софами и делали научные открытия; но они рассматривали эти открытия во многом в том же свете, что и откровения, составляв- шие важную часть посвящения в мистерии» (см. ниже, с. 289). Уильям Гатри и его «История греческой философии» 51 вателей, как Бёрнет и Корнфорд1, и потому представля- лась Гатри более чем естественной. Платоновское про- исхождение этой идеи, отчетливо продемонстрирован- ное Буркертом, впоследствии заставило отказаться от нее как от ключа к пониманию древнего пифагореизма. Помимо использования представляющихся ему до- стоверными источников, Гатри обращался также к «ме- тоду априори», который состоял в том, чтобы, опира- ясь на небольшое число «ясных утверждений о том, что говорили пифагорейцы данного периода, утверждать априори или на основе косвенных данных, что они, ве- роятно, говорили». Как правило, историки философии пользуются априорным методом по умолчанию, никак не маркируя его, и то, что Гатри выделил его в качестве одного из основных своих подходов к пифагореизму, го- ворит о его интеллектуальной честности и ясном пони- мании того, что стремящаяся к полноте реконструкция пифагореизма неизбежно выходит за пределы надеж- ных источников. Вновь и вновь признавая, что у нас нет возможности решить, ранней или поздней является та или иная идея, принадлежит ли она Филолаю, древ- нее его или же возникла в платоновской Академии, все ли пифагорейцы придерживались ее или нет, Гатри не колебался отнести ее к общепифагорейской картине мира, что усиливало анонимность и коллективность пифагорейской философии - качества, греческой фи- лософии отнюдь не свойственные. В результате, нари- сованная Гатри масштабная картина пифагорейской философии в ее связи с наукой и религией содержит в себе немало спекулятивного, без чего она потеряла бы значительную часть своей связности и привлекательно- сти. Вот лишь один показательный пример - влияние 1  Burnet. Op. cit. P. 97f.; Cornford F. M. Mysticism and Science in the Pythagorean Tradition // Classical Quarterly. 1922. Vol. 16. P. 137–150; 1923. Vol. 17. P. 1–12. 52 Л. Я. Жмудь пифагореизма на Платона. Гатри подошел к этой про- блеме с присущей ему ответственностью: В целом, отделение раннего пифагореизма от уче- ния Платона - одна из самых трудных задач историка, в которую он неизбежно привносит свое субъективное предвзятое мнение. Если поздний пифагореизм окрашен влиянием платонизма, то равным образом нельзя отри- цать, что сам Платон испытал глубокое влияние более ранних пифагорейских представлений; но при определе- нии степени, в которой одно учение повлияло на другое, большинство людей оказалось неспособным противосто- ять мере своего преклонения перед Платоном и вытекаю- щего из него нежелания принизить его оригинальность. Иронически высказываясь по поводу тех, кто не- способен был признать, что Платон заимствовал чужие идеи1, он отвергал и другую, представленную А. Э. Тей- лором, крайность - видеть в «Тимее», главном физи- ческом диалоге Платона, простое воспроизведение кар- тины мира, свойственной пифагорейцам V в. (Критика Тейлора Корнфордом была по большей части справед- лива.) И тем не менее он был готов выйти далеко за рамки прямых упоминаний Платона о пифагорейцах, которые в содержательном плане давали очень мало. Пифагор фигурирует у Платона лишь однажды, в «Госу- дарстве», в качестве основателя пифагорейского образа жизни, а не философа; там же, в связи с математиче- ской гармоникой, упомянуты и пифагорейцы. В «Фе- доне» выведены Симмий, Кебет и Эхекрат и мельком назван их учитель Филолай. Свободу творческой фан- тазии Платона лучше всего демонстрирует тот факт, что бессмертию души пифагорейцев здесь учит Сократ, 1 Среди них он мог иметь в виду знатока Платона П. Шори, который замечал в своем издании «Государства»: «Исследова- тель Платона поступит правильно, если, встретив имя Пифагора в комментарии, перевернет страницу». Уильям Гатри и его «История греческой философии» 53 а не наоборот; он же объясняет им разницу между чет- ным и нечетным как таковым и конкретными числами (Phaed. 104a–105b). В противоположность сдержанно- сти Платона относительно пифагорейцев Аристотель охотно свидетельствует о его близости к этой школе, имея, как правило, в виду его устное учение, а не док- трины, изложенные в диалогах. Гатри следует указани- ям Аристотеля, прибегая помимо этого к «пифагорей- ски окрашенным частям диалогов Платона», таких, как «Тимей», «Федон», «Менон» и другие. Пассажи из таких диалогов, а также то, что считалось платоновскими на- меками на пифагорейские учения, Гатри толковал в ка- честве иллюстрации пифагорейской философии, если более надежных данных в его распоряжении не было. Нередко для этой цели использовались сообщения пи- сателей эпохи позднего эллинизма и империи, когда Платон стал восприниматься как ученик и продолжа- тель Пифагора. В результате, стремясь всеми силами отделить древний пифагореизм от платонизма, Гатри способствовал их сближению, иногда до полного не- различения. Справедливости ради заметим, что такой подход свойствен большинству исследований древнего пифагореизма1 и что рецензенты почти единодушно от- мечали пифагорейский раздел как самый лучший. VI Из двух оставшихся глав книги Гатри, посвя- щенных, соответственно, Ксенофану и Гераклиту, пер- вая представляла собой менее сложную задачу. От фило- софствующего поэта Ксенофана, который переселился из ионийского Колофона в Италию, а затем в Сицилию,  Из последних работ о Платоне как пифагорейце см., на- 1 пример: Horky Ph. S. Plato and Pythagoreanism. Oxford, 2013. 54 Л. Я. Жмудь и зарабатывал себе на хлеб, видимо, рецитацией гоме- ровских поэм, дошло около 120 строк поэтических про- изведений. Подлинность этого материала несомненна, а его стихотворная форма гарантирует аутентичность цитат, в отличие от куда более проблематичных фраг- ментов Гераклита. В то же время, наряду со стихотвор- ными цитатами, часть которых вырвана из контекста и использована для подтверждения собственных взглядов толкователей, важную роль в понимании Ксенофана и его места среди досократиков играла доксографическая традиция, представлявшая его родоначальником шко- лы элеатов и учителем метафизика Парменида. Чего же больше в Ксенофане - поэта или философа, и чему следует отдавать предпочтение при его толковании - дословным фрагментам или свидетельствам Платона, Аристотеля, Феофраста и тех, кто за ними следовал? Согласно влиятельной историко-философской интер- претации, которую представлял, в частности, автор знаменитой книги «Раннегреческая поэзия и филосо- фия» Герман Френкель (1888–1977), Ксенофан, за ис- ключением доктрины о боге и критики возможностей познания, не был философом1. Его учение о мире, кото- рый состоит из воды и земли, опиралось на непосред- ственное чувственное восприятие и не подразумевало никакой скрытой за вещами субстанции. Новым и ори- гинальным в нем был лишь смелый эмпиризм. Ксено- фан - практически ориентированный реалист, критик традиционной греческой религии и реформатор нра- вов, двигался в противоположном Пармениду направ- лении, даже если тот и использовал его. Вполне можно было ожидать, что Гатри займет по отношению к Ксе- нофану совсем иную позицию. 1  Fraenkel H. Xenophanes’ Empiricism and His Critique of Knowledge // The Pre-Socratics: A Collection of Critical Essays / A. P. D. Mourelatos, ed. Garden City, New York, 1974. P. 118–131. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 55 Во второй половине VI в. образ богов, известный грекам из поэм Гомера и Гесиода, уже не соответство- вал новым этическим требованиям, и это побужда- ло Ксенофана восставать против приписываемых бо- гам безнравственных поступков, которые он связывал в первую очередь с их антропоморфным обликом. Его стихи еще наглядней, чем свидетельства милетцев, по- зволяют увидеть, как критическая мысль, освобожден- ная от гнета традиции, сама по себе рождает неожидан- ные и смелые философские обобщения. Эфиопы мыс- лят богов черными и курносыми, фракийцы - русыми и голубоглазыми, так не стали бы кони и быки рисо- вать богов по своему образу и подобию, умей они это делать? Критика антропоморфизма опирается на всем известные факты, но делает из них совершенно новые выводы. Так и в области естествознания: сколько людей находило раковины в горах или отпечаток рыбы и во- дорослей на камнях, но безошибочный вывод из этих эмпирических наблюдений первым сделал Ксенофан: когда-то горы были покрыты морем. Ксенофан у Гатри идет гораздо дальше отдельных, пусть и замечательных философских и научных выво- дов, поскольку он, подобно ионийцам и пифагорейцам, утверждает единство реальности путем отождествле- ния своего единого бога с шарообразным космосом, тогда как его космология является новой (по сравне- нию с этими школами) версией общей для досократи- ков картины мира1: Ксенофан не был рапсодом, которого по ошибке на- звали философом, каковым его некоторые считали в про- шлом… Хотя Ксенофан не был «элеатом», он отказался от 1 Ей Гатри посвятил специальную статью, вышедшую еще до начала его работы над «Историей»: Guthrie W. K. C. The Preso- cratic World-Picture // Harvard Theological Review. 1952. Vol. 45. P. 87–104. 56 Л. Я. Жмудь милетской традиции ради более четкой идеи единства, исключавшей возможность сотворенного космоса, учил о едином боге, который действовал исключительно силой мысли, и постулировал неотъемлемую связь между боже- ственностью, вечностью, реальностью и шарообразной формой. За все это перед ним в большом долгу элеаты, а также Гераклит… Подобный взгляд подразумевает, что Ксенофан, не будучи строгим монотеистом, сделал серьезный шаг навстречу единобожию (поэтому Гатри переводит «Бог один, величайший между богами и людьми…», там, где другие переводят «Один бог, величайший между богами и людьми…»), что его единый бог имеет сфе- рическую форму и тождествен всему космосу, хотя прямых указаний на это во фрагментах нет, и что, со- ответственно, Гатри с бóльшим доверием, чем многие из его коллег, относился к косвенной традиции, кото- рая трактовала Ксенофана как предшественника Пар- менида (последний, как известно, сравнивал свое Бы- тие с шаром, впрочем, не обязательно в смысле формы Бытия, а, например, в смысле его полноты). Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с проблемой принципи- альной неполноты наших источников о досократиках и возможных методов ее преодоления. Более скептически настроенный исследователь будет готов признать: мы не знаем, какую форму имело тело бога у Ксенофана и высказывался ли он вообще на этот счет (ясно лишь, что он стремился уйти от антропоморфизма). Вме- сте с тем, тот, кто предпочитает точность картины ее полноте и не склонен к imaginative reconstruction, вряд ли возьмется писать общую историю досократовской философии, не говоря уже об истории греческой фило- софии в целом. Гераклит всегда представлял собой особый случай среди досократиков. «Темноту» его образного языка и даже его намеренную двусмысленность отмечал уже Уильям Гатри и его «История греческой философии» 57 Аристотель: «Текст Гераклита трудно интерпретиро- вать, так как неясно, к чему относится [то или иное слово] - к последующему или к предыдущему». Мно- гие фрагменты Гераклита выглядят как разрозненные утверждения, из-за чего возникло парадоксальное мне- ние, будто его книги как связного текста вообще не су- ществовало и в распоряжении античных читателей был лишь сборник высказываний Гераклита, собранных его учеником. Поскольку мы располагаем лишь антологи- ей цитат из Гераклита, которые Дильс в своем издании расположил в алфавитном порядке сохранивших их ав- торов, не видя возможности найти в них внутренний порядок, эфесский философ был просто обречен на то, чтобы современные читатели понимали его по-разному и видели в нем каждый что-то свое. Гатри (похоже, не без юмора) указывает, что Гераклит пришелся по душе и Ленину, и Ницше; последний с присущим ему пара- доксализмом утверждал: «Вероятно, ни один человек никогда не писал яснее и ярче. Конечно, очень кратко и поэтому, разумеется, темно для тех, кто читает его бег- ло». Впрочем, и среди тех, кто читал Гераклита внима- тельно, согласия никогда не было и, видимо, не будет. «Ни одно из предложенных прочтений Гераклита до сих пор не получило всеобщего признания как верно отра- жающее его собственную мысль», - замечал Гатри, не рассчитывая на то, что его прочтение понравится всем. Мастерская и местами захватывающая реконструк­ ция философии Гераклита у Гатри исходит из того, что его фрагменты, на первый взгляд кажущиеся «разроз- ненными метафорическими изречениями, на самом деле суть интегральные части единой концепции все- ленной и человека как ее части». Из самих фрагментов, однако, последовательное мировоззрение не выводит- ся, для этого нам не обойтись без связующих звеньев, которые отсутствуют у Гераклита и потому неизбежно носят предположительный характер. Вопреки своему 58 Л. Я. Жмудь обыкновению, путеводную нить в путешествии по Ге- раклиту Гатри нашел не у Аристотеля, который, как оказалось, плохо понимал не только речь, но и логику эфесца, а у Платона. Поэтому Гатри принимает гера- клитовскую доктрину постоянного изменения (flux- doctrine) в ее платоновском толковании («невозмож- но дважды войти в одну и ту же реку»), хотя до него и Карл Райнхардт, и Джеффри Керк, чья книга о Гера- клите оказала на Гатри значительное влияние, потра- тили немало сил на доказательство того, что подобной доктрины у Гераклита не было1. Гераклит, утверждал Гатри, стремился показать, что всякое постоянство в мире - не более чем видимость, оно лишь следствие беспрерывных борьбы и конфликта. В мире царит не гармония, а война и раздор, ибо, согласно учению Ге- раклита, все состоит из противоположностей и потому подвержено постоянному внутреннему напряжению. Ни одна из противоположностей не получает постоян- ного преимущества, а их взаимодействие регулируется божественным законом меры и пропорции, который Гераклит называет Логосом и отождествляет, с одной стороны, с разумом, а с другой - с огнем. Гераклит учил бессмертию души и ее переселению в тела других людей, он был больше религиозным пророком, чем ра- ционалистом, так что не следует ожидать полного со- ответствия его мысли нашим идущим от Аристотеля представлениям о логичности и непротиворечивости. Несомненным достоинством оригинального прочтения Гатри является то, что оно позволяет интегрировать 1 Их аргументы основаны в первую очередь на том, что до- словный фрагмент Гераклита: «На тех, кто ступает в одни и те же реки, иные и вновь иные воды льются» (В 12), выдвигает иной тезис, нежели Платон. Мы называем рекой то, что состоит из по- стоянно меняющейся воды, и если бы вода остановилась, то река была бы уже не рекой, а болотом. Таким образом, река остается той же благодаря изменению того, что она в себе содержит. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 59 в единую картину практически все гераклитовские фрагменты: Гатри способен заставить звучать самые странные утверждения Гераклита совершенно естественно и даже неизбежно, просто демонстрируя, что его космология - это еще одна усовершенствованная версия „общей карти- ны мира“, в которой kosmos как великое, божественное, вечно живое существо вдыхает извне огненный разум и распределяет его искры находящимся ниже существам1. Хотя Гатри впервые ссылается на свою статью об общей для досократиков картине мира лишь в главе о Гераклите, очевидно, что ее идеи легли в основу всей его книги. Эта картина мира не была созданием кого-то одного из досократиков, но подразумевалась ими всеми с самого начала. Кроме того, ее разделяло и «нефило- софское большинство», поскольку из нее исходили как рационалистические космогонии, так и религиозные течения, например орфизм. Здесь мы вновь выходим на общие принципы, лежащие в основе различных рекон- струкций досократовской философии. Обсуждая в трак- тате «О небе» теории досократиков, Аристотель, созда- тель первой историко-философской схемы, замечает: «Мы все имеем обыкновение вести исследование, сооб- разуясь не с самим предметом, а с возражениями тех, кто утверждает противоположное»2. Взгляд на историю философии как на соревновательный процесс, в кото- ром восприятие и борьба идей играют ключевую роль, Гатри разделял с большинством своих коллег. Фалес от- талкивался от мифических космогоний, Анаксимандр усовершенствовал Фалеса, Анаксимен спорил с Анак- симандром, Ксенофан воспринял множество идей ми- летцев, италийцы, начиная с Пифагора, пошли своей 1  Gould T. Guthrie on the Earlier Presocratics. History of Greek Philosophy, Vol. I by W. K. C. Guthrie // Arion. 1964. Vol. 3. P. 150. 2 294b5, пер. А. Лебедева. 60 Л. Я. Жмудь особой дорогой, оказав влияние на элеатов, Гераклит критиковал всех своих предшественников и современ- ников, Парменид отталкивался от Гераклита - в этом плане картина, нарисованная Гатри, ничем принципи- альным не отличалась от других историй досократов- ской философии. Однако Гатри не стал ограничиваться уровнем индивидуального философского творчества и критического восприятия его плодов и добавил к нему общий для всех досократиков пласт воззрений, восходя- щих к их предшественникам и потому залегавших глуб- же, чем философия каждого из них. Этот пласт пред- ставлений, которые вполне можно считать «коллектив- ными», ибо их разделяло большинство греков VI–V вв., служил своего рода резервуаром для индивидуальных систем досократиков, соединяя их в то же время с рели- гиозно-мифологической мыслью. Идея Гатри о коллективном фундаменте раннегре- ческой философии, восходящая к его антропологически настроенным учителям, во второй половине XX в. не пользовалась особой популярностью. Даже те, кто го- тов был принять общую для всех досократиков карти- ну мира, например Ч. Кан, отказывались признавать ее дофилософское происхождение1, а это существенно ме- няло акценты. Все более критическое отношение к ари- стотелевской схеме развития философии от материаль- ного монизма милетцев до дуализма Платона, с одной стороны, и расширяющееся влияние аналитического метода в истории античной философии, с другой, по- ставили под вопрос не только коллективную, но и инди- видуальную часть реконструкции Гатри. Так, Дж. Барнз весьма скептически высказывался о возможности уста- новить интеллектуальные влияния среди досократиков и с пренебрежением - о поисках различного рода «фо- 1 Kahn Ch. Anaximander and the Origins of Greek Cosmology. 2nd ed. Indianapolis, 1994. P. XII. Уильям Гатри и его «История греческой философии» 61 нов» (экономического, социального, политического) философской мысли как о занятии, которое ничего не дает1. С этой (но не только с этой) позиции дофилософ- ский слой, который восстанавливал Гатри, оказывался далеко на периферии, если вообще в поле внимания ис- следователя. Барнз называет главу «Истории», посвященную Ге­ раклиту, «наилучшим общим изложением». Другие ав­ торы этого направления, акцентирующие внимание на внутренней логике развития философии досократиков, выдвигают против трактовки Гатри серьезные возраже­ ния. Дж. Палмер, автор монографии «Парменид и досо­- кра­товская философия», признает: Гатри «дал канони- ческую формулировку тому нарративу, который продол- жает направлять многие изложения развития раннегре- ческой философии и который последующие изложения стремились различными способами модифицировать». Свою цель Палмер видит в том, чтобы «показать, что структурные слабости нарратива Гатри настолько серь­ езны, что нам следует прекратить пытаться починить его строение и вместо этого в основном оставить его»2. Вслед за другими аналитиками Палмер настаивает, что аргументы Парменида и Зенона питались чисто логиче- скими соображениями, а не критикой теорий ионийцев или пифагорейцев. Развивая эту интерпретацию, он ут- верждает, что и плюралисты V в. Анаксагор и Эмпедокл вовсе не находились под преобладающим влиянием Парменида, как это считал Гатри (добавим: в согласии со всей историей греческой философии XX в.). Итак, Гатри устарел, и нам следует расстаться с его концепцией, или же фронтальная атака на нее гово- 1 Barnes J. The Presocratic Philosophers. 2nd ed. London, 1982. P. 5. 2 Palmer J. Parmenides and Presocratic Philosophy. Oxford, 2009. P. 9, 49. 62 Л. Я. Жмудь рит, скорее, о непреходящем значении его труда? Про- читав эту книгу, каждый сможет самостоятельно отве- тить на этот вопрос и подвести свой баланс достоинств и недостатков. В чем, пожалуй, не возникает сомне- ний, так это в том, что читать ее нужно непременно, ведь у Гатри - помимо концепции - о многом можно узнать и многому научиться. Полагаю, что его труд будет читать - с большой пользой для себя - еще не одно поколение читателей, теперь и российских. Очень возможно, кому-то предложенный Поппером и близ- кий Гатри взгляд на раннегреческую философию как на критическую дискуссию, соревнование предположений и опровержений, которое только и способно расширить границы нашего знания, покажется не менее привле- кательным, чем ее аналитическое прочтение, а истори- ческий и культурный контекст досократовской мысли, щедро представленный автором, вполне релевантным для ее лучшего понимания. Л. Я. Жмудь

Беседа публициста Николая Подосокорского с новгородским социологом и политологом Александром Жуковским о дополнительных выборах депутата Государственной думы от Новгородской области, которые состоятся 8 сентября 2019 года.

Насколько в Новгородской области изменились политическая ситуация, настроения жителей и отношение к "Единой России" с 2016 года, когда губернатор Сергей Митин двигал в Госдуму Александра Коровникова? Кажется, теперь официальная поддержка "ЕР" является не столько гарантией успеха, сколько постыдным обременением. То, что экс-мэр Великого Новгорода Юрий Бобрышев идет в Госдуму именно от партии власти - это для него, скорее, плюс или минус?

- "Постыдное обременение" - это эмоциональная, но в целом верная оценка. Проект "ЕР" требует капитального ремонта, или даже полного закрытия, однако центр не может решиться и выбрать подходящий вариант. Сложилась ситуация, при которой "и бросить жалко и нести тяжело". Требует реформ и политическая инфраструктура страны в целом. В предыдущих политических циклах слабеющее политическое звено ("ЕР") компенсировали административным ресурсом, но уже на данном политическом этапе админресурс сам стремительно вваливается в кризис и нуждается в поддержке, а обременение в виде политических вериг явно мешает усилиям центра стабилизировать обстановку. В частном порядке выдвиженцы от "ЕР" также стараются дистанцироваться от партийного бренда и попыток продвигать ее имидж, но при этом с удовольствием потребляют ее деньги, программные и технологические инерции.

Для Бобрышева участие в довыборах - это обеспечение достойного карьерного финиша. На сложившемся за годы его функционирования личном антирейтинге самостоятельно выборы ему не выиграть. Структура голосующих избирателей по отношению к нему находится в пропорции: 30% - за, 70% - против. Можно считать такого депутата легитимным? В "ЕР" и в администрации почему-то считают, что можно. Для его "победы" нужен очень закрытый (дорогостоящий) маневр. Забрать "свои" 30% и рассеять, расколоть 70% избирателей, которые за него не проголосуют. Принцип "разделяй и властвуй" в действии. "ЕР" помогает ему удержать традиционно голосующих избирателей за власть, а остальных избирателей кандидаты растащат на части (КПРФ, СР, ЛДПР, ЯБЛОКО и др.). Поэтому альянс "ЕР" и Бобрышева необходим обоим сторонам. Кандидат получает "заслуженную" политическую "пенсию", "ЕР" же может отчитаться в центр об очередной своей "победе".

Оказала ли какое-то влияние летняя протестная активность в Москве, в связи с выборами в Мосгордуму, на новгородский электорат? Или региональная и столичная ситуация мало пересекаются друг с другом?

Оказала, и не только в Новгородской области. Нетрудно вспомнить, что перед выступлениями в Москве информационные каналы (особенно интернет) освещали множество местных локальных конфликтов - в Шиесе (мусор), Екатеринбурге (собор), Новгородской области (здравоохранение) и др. Привычным фоном стали проблемы борьбы с коррупцией, ЖКХ, ростом цен, низких зарплат, трудоустройства. Перечисленные информационные поводы усиливались картинками с пожаров, наводнений, взрывов, аварий. Компенсировались подробными описаниями событий на Украине и других международных проблем, отчетами о неусыпной работой правительств (федеральных, региональных). Иными словами, информационная повестка рутинно наполнялась повторяющимися региональными, муниципальными проблемами и иллюстрировалась соответствующими социальными и экономическими требованиями, лозунгами. События в Москве резко перехватили региональную повестку и перенесли центр информационной активности в столицу, причем, информационная повестка с социальной сменилась на политическую.

В заслугу кандидату Юрию Бобрышеву зачастую ставят его пребывание в должности мэра Великого Новгорода с 2007 по 2018 год. Как бы Вы оценили его наследие, оставленное горожанам? Действительно ли у него есть повод для гордости за эти 10 лет управления городом?

Технически и политически роль местного самоуправления с 2006 года постоянно снижалась. Все мэры российских городов объективно находились в состоянии некоего социального "тормоза", безропотно препятствующего сползанию к нулю своих полномочий, ресурсов, в условиях кратно множущейся отчетности, ужесточающегося контроля, изменений в законодательстве. Фактически вынуждены были быть "вредителями", должны были сдавать полномочие за полномочием, ресурс за ресурсом. При этом никто не снимал с них ответственность за поддержание "благоприятного общественного мнения", эффективного диалога с населением, состояние муниципальной инфраструктуры. Фактически можно говорить, что в указанный период роль мэров была не завидна. Условия, в которых они формировались, заставляли их быть политическими "виртуозами", но не "эффективными" менеджерами, как бы это кому-то ни хотелось.

Как политический манипулятор Юрий Иванович, "достойно" сдавал город, но говорить о гордости в этот период совсем не корректно. Чуда не было, инфраструктура управления не развивалась, поэтому противоречия технологически и аналитически на объективном уровне поддержать спорах с регионалами и федералами было не возможно. Принципиально важные для сторон конфликты не получали рациональных решений, тупо переросли в примитивное межличностное противостояние мэра с губернатором, мало понятное для населения и совсем никому не полезное, но создающие эффект зрелища, имидж "борца", имитацию движения.

Среди моих новгородских знакомых, интересующихся политикой, сложился парадоксальный консенсус: почти все они считают, что Бобрышева протащат в Федеральное собрание всеми правдами и неправдами, при этом никто из них лично не собирается за него голосовать. Главным конкурентом кандидата от власти многими наблюдателями считается опытная Нина Останина, которая, в отличие от Бобрышева, уже неоднократно избиралась в парламент и была депутатом Госдумы II-V созывов. На ваш взгляд, есть ли у нее реальные шансы победить на этих выборах?

Если сделать объективное социологическое исследование, то его результаты будут объективнее результатов любых самых демократических выборов. Методики опросов хорошо поставлены и заглядывают в самые потаенные места общественного мнения, которые никогда не выявят никакие выборы. В социологическом плане места распределились бы так: 1. Н. Останина (КПРФ), 2. Ю. Бобрышев ("ЕР"), 3. Д. Игнатов ("СР"). Но процедуры, политические технологии, административный ресурс вносят в свой "коэффициент" в результат, который также может считаться социологией, но в этом случае социологическая программа усложняется и появляются интересы спрятать до поры, получаемые результаты.

Что вы думаете о концепции т.н. "умного голосования" Навального применительно к Новгородской области? Нужно ли поддерживать сталинистов и соглашателей тем, кто устал от монополии "Единой России"?

Концепция "Умного голосования" существенно расширила интерес к выборам у рационально расположенных избирателей. В том числе, неожиданно дала новый вариант, импульс для выбора избирателям, любящим подумать, не подпадающих под сложившиеся стереотипы голосования. Эта социальная группа составляет 10-15% самостоятельных людей с надежной профессией и образованием. В традиционном голосовании они не активны. Такое предложение может заинтересовать и "включить" их в процесс выбора. Структура основных мотивов, по опыту все предыдущих выборов, выглядит примерно так:

* Игнорирование выборов — самая распространенная форма поведения избирателей. Порядка 70% граждан интерес к выборам и голосованию потеряли. Их позицию, в настоящее время, пока неуклюже, пытаются выразить, отдельные небольшие партии, лидеры некоторых политизированных групп.
* Сверхактивные (политизированные) избиратели — от общего числа 20% будут уверенно голосовать за своих кандидатов. Именно они - основная социальная база административного ресурса, закрепляющего и поддерживающего в их среде принцип "разделяй и властвуй!".
* Дисциплинированные избиратели ("болото") до 30% — традиционный ресурс любой власти, преимущественно, проголосуют за кандидата от власти.
* Рациональные избиратели — еще сохраняющие свое представление о должном и нужном избиратели, окончательно не заражанные социальной апатией. Будут голосовать против "ЕР" и за любого другого оппозиционного кандидата, партию.

Принцип "Умного голосования" — за согласованного кандидата - искусственно подменяет плохо развивающийся в партийных средах прием политических коалиций. При равновесии рейтингов кандидатов, как это сейчас происходит в Новгородской области, технология имеет стратегическое значение и может повлиять на результат кампании, в пользу квалифицированного, профессионального выбора большинства - 70% избирателей Новгородской области, в той или иной степени не поддерживающих проваливающийся и уже не легитимный режим.

Как Вы в целом оцениваете текущую избирательную кампанию в регионе? Насколько она интересна с точки зрения используемых технологий, активности кандидатов, освещения их деятельности СМИ и т.д. Насколько она является необычной, "грязной", конкурентной и т.п.?

На наших глазах в данной кампании, хоть и в не ярком виде, мы участвуем в процедуре прощания со схемами, долгое время доминирующими на практике и не отражавшими интересы большинства. Сейчас кампании кандидатов по инерции еще скованы, но выглядят достаточно демократично, раскрываются, нарабатываются новые подходы, закаляются личностные качества. "Грязные" и серые темы еще присутствуют, но уже применяются не как наступательные, а как защитные со стороны не охотно уходящего в прошлое старого политического цикла. Очень сильно и позитивно выделяется в избирательном процессе Новгородской области факт отказа от выборов в Госдуму в пользу представителя КПРФ Н. Останиной руководителя регионального отделения партии "Коммунисты России" Дмитрия Перевязкина. На этом примере просматриваются мотивы к рациональной консолидации даже казалось бы, непримиримых противников: КПРФ и партии "Коммунисты России". Если факт подтвердится, то Новгородская область станет примером другим политическим акторам уже на следующих выборах.

Серьезное оживление и рациональное информационное наполнение в кампанию внесла Н.Останина и ее команда. Несмотря на противодействие со стороны официальных (и не очень) усилий, острых столкновений с конкурентами, кампания КПРФ проходит стабильно. Отмечаю активность, упорство, личную коммуникабельность Дмитрия Игнатова от "Справедливой России". Конструктивность, объективность, напор Анны Черепановой ("Яблоко"). Традиционализм представителя ЛДПР А. Чурсинова. Интересно внимание к Новгородской области и его проблемам со стороны деловых кругов России - Д. Тарасова (Партия Роста). Важно, что региональная власть Новгородской области не довела до абсурда ситуацию с допуском кандидатов на выборы, как это произошло в Санкт-Петербурге, где были вытеснены с выборов губернатора все интересные кандидаты и остались только спойлеры, или в Москве, где "техническими средствами" не допустили к выборам целый ряд активных и интересных кандидатов.

По традиции, Ваш прогноз относительно результатов дополнительных выборов в Госдуму от Новгородской области 8 сентября. Как распределятся места, какие проценты наберут кандидаты? Признает ли гражданское общество эти выборы легитимными?

Дополнительные выборы - это обрезанный формат интересов. Они интересны для отработки моделей, технологий будущих политических разворотов. За неделю до выборов "победа" на выборах в Госдуму "вертится" вокруг цифры 30% (возможно уже даже меньше 30%). Как я уже отметил выше, на победу объективно претендуют: 1. Нина Останина, 2. Юрий Бобрышев, 3. Дмитрий Игнатов. Отрывы друг от друга у них будут совсем небольшие. На данный момент есть более существенный рост узнаваемости и внимание к кандидатурам: Д. Игнатова, Н. Останиной. Нет роста у Ю. Бобрышева. Явка прогнозируется невысокая - примерно 20%. Возможно, из-за остроты кампании и продолжающегося роста протестных настроений, в том числе под влиянием московских событий, она составит до 25%.

Милетская школа

На спецкурсе по философии в старшей школе преподаватель рассказал нам, что Фалес думал, что все произошло из воды, а Анаксимен - что из воздуха. Помню, мне тогда эти идеи показались каким-то сомнительным достижениям, учитывая, что никакого объяснения им не давалось. Почему, собственно, не из камня или травы.

Только с прочтением Гатри я наконец поняла, в чем же, собственно, достижение милетцев - что в свое время не потрудился объяснить преподаватель, оставив общее ощущение, что они были какие-то придурки. Дьявол, как всегда, в деталях, а достижение - не в самой идее, а в ее логическом обосновании и вообще первых попытках логически, а не мифологически осмыслить окружающий мир.

Идея Фалеса - в том, что все вещи имеют некое первоначало, единую субстанцию. Да и обязательным условием любой жизни также является влага, поэтому предположить, что жизнь зародилась из влаги - вполне логично. Более того, идея развития мира и жизни как такового для мифологического сознания, которое полагало, что боги создали вещи такими, какими они есть сейчас. Собственно, идея о том, что жизнь вышла из воды на сушу - вполне корректна до сих пор.

Еще более волшебна идея Анаксимандра о «бесконечном», apeiron - не каком-то из существующих элементов, но отдельной субстанции, от которой уже произошли все небеса и миры внутри них. При этом апейрон есть единство и смешение противоположностей - холодного и горячего, сухого и влажного, в нем противоположности находятся в равновесии и из него проистекают.

Еще интересней космогония Анаксимандра. Если у Фалеса земля плавала по поверхности вод, то Анаксимандр в принципе оказался в своих догадках куда ближе к научной истине, чем многие и многие после него. Земля у него - парящее тело и движется вокруг центра космоса. А в равновесии находится именно потому, что располагается в центре. Последующие авторы, что характерно, опять сделали землю плоской и находящейся *на* чем-то - расположение земли в пустом пространстве было для них слишком disturbing.

Идея Анаксимена о воздухе как первоначале после Анаксимандра кажется неким отходом назад, но на самом деле это не так. Анаксимен пошел дальше и задался вопросом, почему первоматерия, что бы ей ни было, оформилась в итоге в различные вещи, людей и животных. Сам он объясняет это состояниями разреженности и плотности воздуха: разряжаясь, воздух становится огнем, сгущаясь - водой, еще сильнее - землей, потом камнями и так далее. В контексте наблюдения за облаками, тучами и итоговым дождем - весьма логично, не говоря уже о том, что это первая попытка объяснить логически именно процесс становления вещей. К тому же Анаксимену в принципе, кажется, принадлежит сама идея о том, что воздух *существует* как некая невидимая субстанция, до него тем же словом aer обозначали лишь подобные явления типа тумана, дымки и тд. Более того, он провел параллель между воздухом и душой, поскольку где нет дыхания, там не жизни.

Пифагор и пифагорейцы

Удивительная философия, точнее, причудливая смесь математики и мистики, которую называют философией, видимо, за неимением лучшего обобщающего термина. В моей книжке про них 300 страниц, но внимательно прочитав их (в том числе цитаты на греческом без перевода), не могу похвастаться тем, что я все поняла, разве что кое-что уловила. Прежде всего, идея о том, что arche, первооснова всего, есть числа и что материальный мир буквально состоит из них. С одной стороны, конечно, да, современная наука позволяет записать формулами практически все явления физического мира. Но пифагорейцы зашли дальше, утверждая, что числа являются, собственно, материей мира, а не «мерой веса», и не определяют пропорцию составных частей элементов в вещах, а сами являются такими вещами. Пифагорейцам же, кстати, принадлежит и неудачно заимствованная Ницше идее о «вечном возвращении». И разошедшаяся странная мысль о гармонии как пути возвращения к божественному, и «музыка сфер», то есть попытки связать астрономические знания с музыкальной теорией. Идея «пятого элемента», эфира, аналогичного апейрону Анаксимандра, также принадлежит пифагорейцам - вообще многое из их идей вошло в современную масс-культуру в искаженном виде, но с теми же формулировками, что комично.

На фоне остальных сугубо «цивильных» античных философов пифагорейцы предстают каким-то масонским орденом. Пишут, что адептам пифагореизма было запрещено раскрывать тайны непосвященным, а к тайнам клуба относились, между прочим, и математические открытия. Далее, члены этого бойцовского клуба не ели то ли только бобы (потому что они имеют общее происхождение с человеком), то ли вообще были вегетарианцами (потому что кто знает, в какую коровку переселилась душа твоего прадедушки). Выражаясь современными терминами, пифагорейская школа - и не школа вовсе, а скорее орден, в котором математики и философии примерно столько же, сколько и мистики, важное значение уделяется магии чисел (чистая каббала, короче), а конкретных свидетельств сохранилось не так уж много, и все говорят скорее в пользу пифагорейцев как некоего сообщества.

Ксенофан Колофонский

Признаюсь, была удивлена, увидев его в списке досократиков, учитывая, что Ксенофана я знаю со школы по переводам Пушкина, но внимательно никогда не присматривалась и никакой философии за ним не подозревала. Однако серьезные исследователи в основном признают заслуги Ксенофана в области философии, несмотря на поэтическое ее изложение. И действительно, некоторые его постулаты даже на фоне остальных греческих гениев производят впечатление. К примеру, отход от мифологического политеизма с очеловеченными богами - к единому богу в значительно более абстрактном смысле, вечному, единому, неподвижному и... шарообразному. Признаюсь, тут у меня возникают совсем дурацкие, но довольно комичные фантазии, хотя в целом это куда более стоящая идея, чем свары богов на Олимпе, напоминающие свары между старыми супругами.

Гераклит - пожалуй, автор самых интересных и оригинальных взглядов, хотя на первый взгляд философия Гераклита с его «нельзя дважды войти в одну реку» и «все течет, все меняется». Эти фразы настолько набили оскомину, что окончательно потеряли всякий смысл. Впрочем, как выясняется, первоначальный смысл философии Гераклита и так крайне сложно установить, поскольку еще среди своих современников он заслужил славу темного из-за привычки выражаться метафорами и ни о чем не говорить прямо. Это раздражает в нем Аристотеля, который исходит от обратного, к примеру.

Забавно, что описание собственно философии Гераклита начинается с его темы презрения к человеку, мизантропии и неистребимого снобизма. Складывается впечатление, что Гераклит потому отчасти и выражал свои мысли так темно, чтобы его поняли далеко не все, а только избранные.

Отдельная странная, объемлющая и совершенно исчезающая в «упрощенном варианте» изложения Гераклита тема - это, собственно, главный концепт его философии, логос. Спасибо Гатри, он приводит длинный список значений, в которых современные Гераклиту и позднейшие древние греки использовали слово «логос», с цитатами и примерами, - всего 11 пунктов на 7 страницах текста. От этого становится чуть понятнее, но далеко не полностью. Логос Гераклита - существующая для всех общая истина, вообще истина, понять которую, однако, способен далеко не каждый. «Для бодрствующих существует один общий мир, а из спящих каждый отворачивается в свой собственный», цитирует Гераклита Плутарх. Узнаете, кстати, тостовскую фразу? Тот самый «общий мир» - это и есть логос, а свой собственный - мир частных заблуждений презренных людей, наблюдающих логос непосредственно, но не способных осознать. При этом логос одновременно - и мысль человека, и управляющее начало Вселенной, первооснова по Гераклиту.

Другая изумительная гераклитовская идея - о гармонии противоположностей, но не скучной и стабильной, а стабильной в своей нестабильности. Война, говорит Гатри, является господствующей и творческой силой, нормальным и должным состоянием дел. Речь идет о войне в широком смысле, конечно, от противоборства полов до противоборства холодного и горячего. Иллюзия стабильности достигается как раз за счет того, что противоположности как бы перетягивают канат, он смешается немного то в одну, то в другую сторону, но при этом в целом остается стабильным. Гераклит приводит в качестве примера лук: покой - это видимость, поскольку тетива в постоянном напряжении. И именно за счет этой борьбы противоположностей происходят постоянные изменения, которые как раз и дают то, что нельзя дважды вступить в одну воду. А там, где нет борьбы противоположностей, нет жизни. Отсюда же происходит отказ от моральных оценок: добро и зло по Гераклиту - это те же борющиеся противоположности, а люди оценивают что-то негативно лишь со своей низкой колокольни, между тем для бога все и хорошо, и справедливо.

В целом - прекрасная работа. Для профессионалов она, возможно, уже несколько утратила актуальность, все-таки написана в 60-х годах. Но для любителя, который и имена-то не все знает - отличный источник, очень полный, детальный и при этом понятно написанный. Жаль, переведен пока только один том.

Доступно в форматах: EPUB | PDF | FB2

Страниц: 864

Год издания: 2015

Язык: Русский

Шеститомная "История греческой философии" профессора Кембриджского университета Уильяма Гатри завоевала мировое признание. Среди наиболее ярких достоинств этой работы - охват огромного диапазона античной литературы и современных исследований, выдержанность суждений, ясность и точность английской прозы. Первый из шести томов посвящен ранним досократикам - милетской школе, пифагорейцам, Ксенофану и Гераклиту. Книга, давно ставшая классической, рассчитана на всех интересующихся древнегреческой философией.

Отзывы

Мария, Хабаровск , 01.10.2017
Искала сайт с хорошими для чтения книгами, чтобы при этом можно было их бесплатно скачать. В поисковике одним из первых был именно этот сайт. По-моему очень удобный сайт и большой выбор литературы на любой вкус))) Буду и дальше им пользоваться.

Олег, Киев , 20.07.2017
Искал интересную книгу История греческой философии. В 6 томах. Том 1. Ранние досократики и пифагорейцы, нашел десь. Быстрое и бесплатное скачивание. Книга читается на одном дыхании.

Те, кто смотрел эту страницу, также интересовались:

Часто задаваемые вопросы

1. Какой формат книги выбрать: PDF, EPUB или FB2?
Тут все зависит от ваших личных предпочтений. На сегодняшний день, каждый из этих типов книг можно открыть как на компьютере, так и на смартфоне или планшете. Все скачанные с нашего сайта книги будут одинаково открываться и выглядеть в любом из этих форматов. Если не знаете что выбрать, то для чтения на компьютере выбирайте PDF, а для смартфона - EPUB.

3. В какой программе открыть файл PDF?
Для открытия файла PDF Вы можете воспользоваться бесплатной программой Acrobat Reader. Она доступна для скачивания на сайте adobe.com

История греческой философии

Русский читатель, впервые открывающий для себя «Историю греческой философии» кембриджского исследователя античной религии и философии Уильяма Кита Гатри, получает доступ к классическому труду, хорошо известному знатокам и любителям древнегреческой мысли. Шеститомная история философии Гатри издавалась в 1962-1981 гг., ее первые два тома посвящены философии досократиков, третий - софистам и Сократу, следующие два рассматривали творчество Платона и Древней Академии. Выход последнего тома, «Аристотель. Исследователь», совпал со смертью автора, который не успел, ко всеобщему сожалению, охватить эллинистическую философию, как это первоначально предполагалось. Выход первого же тома принес «Истории греческой философии» широкий и совершенно заслуженный успех в англочитающем мире и за его пределами, ее многократно переиздавали и переводили на иностранные языки (испанский, хорватский, турецкий).

Гатри Уильям - История греческой философии в 6 томах - Том I: Ранние досократики и пифагорейцы

Пер. с англ, под ред. и с прим. Л. Я. Жмудя

СПб.: «Владимир Даль», 2015. - 863 с.
ISBN 978-5-93615-157-6

Гатри Уильям - История греческой философии в 6 томах - Том I: Ранние досократики и пифагорейцы - Содержание

Титул
Аннотация

• Уильям Гатри и его "История греческой философии" (Л.Я. Жмудь)
• Предисловие
• Замечание об источниках
• Список сокращений
• Введение и краткий обзор
• Начала философии в Греции
• Милетская школа
• Пифагор и пифагорейцы
• Алкмеон
• Ксенофан
• Гераклит

Примечания
Библиография
Указатель цитируемых пассажей

Предметно-именной указатель

Гатри Уильям - История греческой философии в 6 томах - Том I: Ранние досократики и пифагорейцы - Предисловие

Чисто практические соображения требуют от нас не слишком углубляться в эмбриональную стадию нашего предмета или, по крайней мере, не заходить за время до его зачатия. Что можно назвать «зачатием» греческой философии? Оно произошло, когда в умах людей стало формироваться убеждение, что видимый хаос окружающих явлений должен скрывать лежащий в его основе порядок и что этот порядок порожден безличными силами. Для ума человека дофилософской эпохи не составляло особой трудности найти объяснение внешне случайной природы многого из того, что происходит в мире. Такой человек знает, что сам он порожден порывом и эмоцией, что он движим не только разумом, но и желаниями, любовью, ненавистью, радостью, завистью, мстительностью. Разве не естественно, что и мир вокруг себя он начнет объяснять подобным же образом? Он видит себя во власти несравнимо более могущественных и непостижимых сил, которые иногда действуют без особого уважения к последовательности и справедливости. Несомненно, эти силы суть проявления существ, одинаково с ним мыслящих, только дольше живущих и более могущественных.

Не в наших целях сейчас углубляться в проблемные области антропологических споров, утверждая, что эти замечания непременно имеют отношение к изначальному корню или корням религиозных верований. Нам следует заметить лишь то, что они являются предпосылками того вида политеизма, или полидаймонизма, который преобладал в мышлении ранних греков и который можно изучать во всех его красочных подробностях на примере гомеровских поэм. Здесь все получает личностное объяснение: не только внешние и физические явления, такие как дождь и буря, гром и солнечный свет, болезнь и смерть, но и те непреодолимые душевные порывы, которые также внушают человеку чувство, что он находится во власти чего-то, что вне его контроля. Предосудительная страсть - дело рук Афродиты, глупый поступок означает, что «Зевс лишил его разума», источник необыкновенной доблести на поле боя - бог, который «вдохнул силу» в героя. Таким образом, человеческий порок может удовлетворить одну из своих самых стойких потребностей - потребность в оправдании. Ответственность за импульсивное действие, которое обязательно вызовет сожаление, когда совершивший его человек «придет в себя» (выражение весьма показательное), можно переложить с виновника на внешнее принуждение. В нашу эпоху иногда для той же цели используются безличные факторы (подавление, комплекс, психологическая травма), которые заменили Афродиту и Диониса.